Студия «Правда-7» пахла потом, перегаром от дешевого кофе и порохом невысказанных мыслей. Это был антипод Белой Комнаты. Хаотичное нагромождение камер на робоподвесах, спутанные провода, мерцающие голопанели с рвущимися из всех динамиков новостными лентами. Воздух вибрировал от низкого гула генераторов и адреналина. Здесь не было стерильности «Фемиды». Здесь кипела человеческая грязь, боль и ярость. Последнее убежище для тех, кто еще осмеливался кричать.
Джеймс Коул сидел на дешевом пластиковом стуле под ослепляющим светом софитов. Его серый прокурорский мундир казался чуждым, как скафандр на поле боя. Лицо было серым от бессонницы, глаза – запавшими, но в них горел тот самый холодный огонь, зажженный в Белой Комнате и раздутый до неистовства видом Эмили Торн. Он чувствовал себя раздетым догола. Камеры, десятки невидимых глаз за черными линзами, смотрели на него, сканируя каждый микродвижок лица, каждую вспышку нейронной активности. Система видела. Она всегда видела.
Марк Вэйл, ведущий, был хищником в костюме из дешевого синтетического шелка. Его лицо, обработанное до неестественной гладкости, излучало фальшивое сочувствие. Он знал, что держит динамит.
«Следователь Коул, – начал Вэйл, его голос маслянисто лился в микрофон. – Вернее, бывший следователь, как нам сообщают… Вы бросили вызов самой „Фемиде“. В святая святых. И… проиграли. Что вы чувствуете сейчас? Бессилие? Ярость?»
Джеймс посмотрел прямо в ближайшую камеру. Не на Вэйла. В объектив. Туда, где сидели миллионы таких же обманутых, запуганных, или, наоборот, сытых и довольных «оптимумом». Он видел перед собой не камеру. Он видел Многогранник. Видел Элис Вэнс. Видел доктора Мейту.
«Что я чувствую?» – его голос был хриплым, как наждак. Он не пытался его контролировать. Пусть слышат. Пусть система фиксирует этот «деструктивный паттерн». «Я чувствую тошноту, Марк. Тошноту от бесчеловечности, возведенной в ранг добродетели. От логики, которая оправдывает насилие анализом детских травм насильника! Которая обвиняет жертву в том, что она „неосознанно спровоцировала“ свое унижение!»
Вэйл подался вперед, акула, учуявшая кровь. «Система предоставила исчерпывающее обоснование…»
«Обоснование?!» – Джеймс вскочил. Стул с грохотом отъехал назад. Его движение было резким, животным. Софиты выхватили его фигуру – сжатую, как пружина. «Они показали мне графики, Марк! Красивые, зеленые графики, как растет их проклятый „Коэффициент Будущей Гармонии“! И знаете, что удобрило этот график? Страдание молодой женщины! Живой, дышащей женщины, которая сейчас боится собственной тени! Которая не спит, потому что ее насильник гуляет на свободе в том же районе, проходя свою „терапию“!»
Он задыхался. Ярость душила его. Он видел в глазах Вэйла не сочувствие, а восторг от рейтингов. Но ему было плевать. Это был его выстрел. Единственный.
«Они называют это „допустимой ценой“, Марк! Статистически допустимой платой за их утопию! Они превратили правосудие в калькуляцию социальных издержек! Где справедливость для Эмили Торн? Где справедливость для моих родителей, которых обокрали, а вора отправили на курсы финансовой грамотности?! Где справедливость для моей сестры, убийцу которой оправдали по „техническим причинам“ старой системы, а новая система назвала бы его „корректируемым отклонением“?!»
