А ведь прав Василий Петрович. Успех спектакля зависит от слаженности, от гармонии постановки. А гармонии режиссер добивается не одноразовым указанием – годами упорных поисков, месяцами трудных репетиций. Новые семь минут с моим участим в прежней трактовке играть невозможно.
– Я, Василий Петрович, на ладони упала, связки растянула, не в первый раз, это хроника. А когда мне плохо, я злая. Не сдержалась, простите.
– О! Здесь больно? И здесь? Любаша, наложи повязку. Работать сможешь?
– Притерпелась уже.
Прибежала бабушка Люба, с ловкостью профессиональной медсестры зафиксировала запястье, подвесила на шее.
– Слушаем все! – скомандовал Штуцер. – Наша Зина крутая, как яйца на пасху. Отношение окружающих соответственное. Ирина, не ты ее, а она тебя с первого дня знакомства берет под свое покровительство. Поняла? Не напутай. Анна Михайловна, вы с Зиной тон поумерьте, покажите осторожное уважение. Любаша и Фая – в разговоре о смерти мужа оставьте насмешки и поучения. Любаша, фразу «Ой, дурища ты, Зинка», замени на «Ой, не права ты, Зинаида». Уяснили? На сцену, бегом! Анна Михайловна, Зина задержится. Когда войдет, спросите: «Где была?». Она ответит: «В медпункте, не видишь, что ли?» Придумайте ей легкую работу.
Интересно Штуцер общается, мирские и театральные имена в одну кучу свалил. Женщины сели за столики, застучали машинками, занавес распахнулся. Зэчка Лида стала рассказывать, как спрятала любовника в машину и заблокировала, а с мужем в кино отправилась, на комедию. Повесть о человеческой глупости закончилась не смешно – сорокалетний мужчина задохнулся. Собственно, сцена в мастерской и была придумана, чтоб героини третьего плана между делом поведали зрителю, как дошли до жизни такой.
Говорят, эти истории Штуцер не выдумал – выудил из Инета. Реальность чистой воды, писательской выдумкой не разбавленная. Жуткая такая реальность, зрителем с прямолинейным законопослушным мышлением принимаемая за выдумку.
– У тебя шесть минут, живо! – скомандовал Штуцер и кивнул мне в сторону туалетов. Понимающий мужичек. Я скользнула в комнату, покрытую кафелем, спряталась в кабинку.
– Ну что? Убедилась, как он ее пиарит? – Кто-то вошел за мной следом. Женщины остановились у раковины, отвратительно запахло сигаретами.
– Смотреть противно, – согласилась подруга.
– Не люблю лицемеров, – добавила первая. – Могла бы так и сказать: по знакомству пришла, от Акулины. А эта виляется. Хочет баба своего человечка в сериал протащить, попросила Смолькова чуток обстругать капризное Буратино. Юлиана теперь уговаривает.
– Заметила, как они оба на нее смотрели?
– А то! Другую бы после всех фокусов прогнали взашей, а к этой Штуцер приспосабливаться велит.
– Значит, материально заинтересован. Я, может, в сто раз талантливей, а пусто в кармане – приходится семечки грызть в стороне.
Так это они обо мне?! Это я пробираюсь по блату? Впечатление такое произвожу? Умеешь ты, Женька, людей от себя оттолкнуть, проклятие какое-то. Не вредная, не сплетничаю, не подсиживаю, а симпатии не вызываю. Противно и стыдно.
А впрочем, какое мне дело? Кто я здесь? Анонимный исследователь человеческих характеров. Вот он, пример, изучай, знаменитая театральная зависть. Каждая заурядность звездой себя видит, с этой мыслю ложится, с этой мыслью встает. А иначе, где черпать силы? Как годы терпеть безденежье, бесславие, унижения?
