И теперь предисловие раскрывает это понятие науки через ее методологию и историю с поразительной ясностью, какой само книга не достигла в своем обзоре. Упоминается «удивительный народ греков» в отличие от египтян: «революция в образе мышления» привела к «верному пути науки». [«Первый, кто доказал теорему о равнобедренном треугольнике, увидел свет»: не «то, что он видел в фигуре», а то, что он «в нее вложил в мысли и представил», породило науку (стр. 25, строки 10—20)]. Через это вложение, вдумывание и представление путем конструирования здесь априори описывается основополагающий методологический принцип. И через эти классические примеры из истории физики он точно определяется и поясняется: на опыте Галилея с шарами на «наклонной плоскости с выбранной им самим тяжестью», на Торричелли и Штале: «так всем естествоиспытателям открылся свет. Они поняли, что разум постигает лишь то, что сам создает по своему замыслу». «Разум должен идти к природе с принципами в одной руке и с экспериментом – в другой» (стр. 26).
Это раскрытие глубочайшей методологии, которая привела математику и физику к науке и ее исторически высшему пути, само по себе уже является достижением метафизики; это обозначенная первая ее часть. Новый раздел начинается со стр. 27, где метафизика определяется как «совершенно изолированное спекулятивное познание разума». Это делается, чтобы преодолеть изоляцию. Верный путь науки здесь не может быть «невозможным»; против этого говорит «природа нашего разума». До сих пор он мог лишь «ошибаться». «Примеры математики и естествознания» должны и здесь привести к «изменению образа мышления». Теперь следует ссылка на Коперника. Он «оставил звезды в покое», «зато заставил наблюдателя вращаться». Это вращение соответствует тому, что ранее было обозначено как вложение. При вращении объект не остается неподвижным; он вступает в отношение к вращению. Так же и объект не является замкнутым и, как говорят, «данным», если он, напротив, только через вдумывание и вложение может быть приведен к познанию и открытию. Однако пример с вращением, возможно, действует еще убедительнее, чем другие – с конструированием и с помощью «принципов». Ведь звезды, казалось бы, в большей степени обладают характером объектов, чем треугольник и наклонная плоскость движения падения; и тем не менее только вращение наблюдателя порождает познание звезд. Поэтому здесь «измененный метод мышления» формулируется с полной определенностью: либо «все наше познание должно сообразовываться с объектами», либо «объекты должны сообразовываться с нашим познанием» (стр. 28, строка 8). В первом случае априорное понятие становится несостоятельным; «тогда я не понимаю, как можно что-то знать a priori…». Мы можем «познавать о вещах a priori только то, что сами в них вкладываем» (стр. 29, строка 22). Таким образом, если объекты должны сообразовываться с понятиями, с вложением, с вращением, с познанием, то возникает непосредственная корреляция между объектом и познанием. Не может быть объекта самого по себе; только познание, акт вложения, порождает объект.
Можно сказать, что этот взгляд на познание и его продуктивное отношение к объекту слишком односторонен: он противоречит смыслу опыта. Познание, конечно, может действовать столь самостоятельно, но тем не менее ценность опыта остается, которой должны были подчиняться и Галилей, и Коперник. Однако, хотя этот смысл опыта как самостоятельного источника не отвергается полностью, здесь он не должен быть принят во внимание. Напротив, здесь важно обосновать понятие опыта на познании и приравнять его к нему, а не связывать его с собиранием и развитием знаний, в чем обычно понимается значение опыта. Это выражается в утверждениях: «опыт, в котором они (как данные объекты) познаются», и «поскольку сам опыт есть способ познания», который предполагает априори (стр. 29, строка 5). Таким образом, первая часть метафизики становится метафизикой математики и физики, а следовательно, метафизикой опыта.
