Напротив, я поставил себе задачей собрать из всех частей этого произведения извлечения, как бы для хрестоматии. И я могу надеяться, что тот, кто по-настоящему понимает, не обвинит меня в пристрастности. Конечно, я признаю вместе с вождями нашего классического века ясность, однозначность, самостоятельность и суверенность научного разума как дыхание подлинного немецкого идеализма. Поэтому методологический априоризм образует основную линию во всех широкоохватных, но четко проведенных очертаниях того откровенного, чистосердечного, в своей общительности не знавшего удержу кантовского стиля.
Но уже это экспекторативное1 стремление поддерживает добросовестность в распределении света и тени при оценке противоположных взглядов. Отсюда же и скрупулёзная, фундаментальная честность в определении доли, принадлежащей каждой догматической системе мышления в продвижении истины, даже если она подчас выражается лишь в вздохах, противоречащих собственным основным настроениям.
Таким образом, этот сборник должен также положить границы инквизиторским преследованиям той философии, которую Кант, как его подлинное мнение, скорее скрывал, нежели раскрывал, и, возможно, наконец лишить их терпения.
Может показаться, будто этим пожеланием пролог уже выходит за свои рамки. Однако безусловно необходимо, чтобы читатель проникся мыслью, что «Критика чистого разума» в силу своих основополагающих принципов есть критика чистой науки.
Пробуждению и поддержанию этого научного первоначального смысла философии и этого философского первоначального смысла науки призван прежде всего содействовать данный комментарий, дабы философия могла собрать и объединить всех своих учеников под знаменем своего единого вопроса, который во все времена составляет принципы научного познания.
Марбург, 3 февраля 1907.
Герман Коген.
Предисловие к I изданию (стр. 13—21)
говорит о «судьбе» «метафизики». Из деспотии «догматиков» она попала в «анархию» «скептиков», а от этих «кочевников» – к мнимому концу благодаря «физиологии разума» Локка. Но эта ложная «генеалогия» вновь привела к «догматизму» и к «индифферентизму, этой матери хаоса и ночи в науках», одновременно став «прелюдией» «Просвещения». Последнее пробуждает «самопознание»; этот «суд» – «Критика чистого разума». С историческим сознанием автор говорит об этом своем труде: об «устранении всех заблуждений», о «полной спецификации согласно принципам», о «подробности» в «решении» «метафизических задач» или о «ключе» к их решению; причем не с помощью «волшебных трюков», как в «программе» о «простой природе души» или о «первом начале мира». Также он определяет «достоверность и ясность». «Гипотеза» здесь была бы «запретным товаром». Он устанавливает «дедукцию чистых рассудочных понятий», важность которой оценивает исторически, и различает «объективную» и «субъективную дедукцию»; последняя «не является существенной». В качестве цели «ясности» он ставит «обозрение целого» и «структуру системы». Метафизику следует довести до завершения, «так чтобы потомкам не осталось ничего». Такая «система» предвосхищается как «метафизика природы». Не остается никаких сомнений в самосознании автора относительно места своего труда в истории метафизики.
Предисловие ко II изданию (стр. 22—46)
выдержано в совершенно ином тоне. В первом предисловии автор говорил как автор; здесь же он сам становится читателем. Поэтому оно содержит самостоятельное содержательное наполнение и демонстрирует значительный методологический прогресс. Ведь автор должен был развиться сам, чтобы стать читателем своего произведения. Это предисловие – идеал предисловия. (Его, возможно, можно сравнить с посвящением к «Фаусту» или же с великой аллегорией восхода солнца в начале второй части.) И подобно тому как там «жизнь» основывается на «цветной игре отражений», так здесь содержание этого труда и в нем судьба метафизики связываются с методом и аналогией с методологией математики и физики. «Верный путь науки» – это основная тема. На этом строится ориентация понятия метафизики: у нее есть «первая» и «вторая часть» (стр. 30, строка 13). Первая часть касается «природы как совокупности объектов опыта». Поэтому она опирается на «математику и физику» (стр. 24, строка 13). Они являются «подлинными и объективно так называемыми науками» (стр. 23, строка 35). Их содержание формирует сущность познания; понятие познания должно быть выведено из понятия науки, которую они осуществляют.
