– Ну хорошо, давай, сделаем паузу, – сморщившись, сдался, покорно согласился Миша и встал из-за стола.
С кошкой на руках он подошёл к окну.
Отчасти добившаяся своего Муся выказывала все признаки довольства и стала вместе с хозяином смотреть на снежные хлопья, валившие из приползшей тучи.
– О! Настя, наверное, тоже сочинение пишет! – констатировал Миша. – Принцессы Турандот на подоконнике не видно – наверное, как и ты, пристаёт, мешает и на голову садится.
Он посмотрел на Никитино окно:
– А Никита не пишет – вон Персик на подоконнике сидит, ворон считает, – сделал он дедуктивное умозаключение.
Миша ещё постоял, посмотрел на снегопад и, не спуская пушистой подружки с рук, пошёл на кухню. Там он, посадив кошку на пол, насыпал в мисочку сухой корм и предложил его Мусе.
Та брезгливо понюхала угощение и демонстративно с негодованием отошла в сторонку.
– Не хочешь – не надо. Я тебе не мама – ходить и уговаривать не стану, – сказал Миша.
Однако дверцу холодильника открыл и принялся изучать его содержимое.
– Колбасу будешь? – спросил он Мусю.
Достав нож и разделочную доску, Миша стал отрезать ломтики.
Муся заинтересовалась, подошла и начала тереться о Мишины ноги. Тот выложил перед ней несколько мелких кусочков, которые Муся с энергетическим посылом «Ну вот! Наконец, догадался!» принялась поглощать.
Миша почувствовал, что тоже проголодался, сделал себе бутерброд и заварил кофе.
Подкрепившись, он вымыл посуду и сказал:
– Ладно, Серость-Мурлость, пошли сочинение писать!
Но Муся призыву не вняла и направилась к своей лежанке у батареи, где с удобством устроилась, показывая всем видом, что крайне утомлена, собирается отдохнуть и не намерена заниматься какими-то человеческими глупостями.
– Как хочешь! – обрадовался Миша и отправился в свою комнату.
Усевшись за стол, он первым делом взглянул в окно – ни Принцессы Турандот, ни Персика на подоконниках одноклассников не наблюдалось.
Миша понял, что оба тоже занимаются делом.
Он с удовольствием на подъёме добил сочинение, проверил и стал переписывать его в тетрадь.
Но только закончил первую фразу, как что-то мягкое, пушистое и тёплое, выпустив когти при посадке, ловко вспрыгнуло ему на спину.
Дальнейшее он представлял себе детально.
– Что, Мур-Мур, вторая серия? – по привычке съёжившись, пробормотал Миша, но работы не прекратил.
Он же Гога, он же Джордж…
Московское наречие не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо предпочитается, а особливо выговор буквы «о» без ударения, как «а», много приятнее…
Михаил Васильевич Ломоносов
Нью-Йорк. Жаркий июньский полдень. Манхэттен, причал на Ист-Ривер. Панорама города пестрит разноплановыми небоскрёбами, отражающими яркие солнечные лучи неисчислимым множеством оконных стёкол. Синяя кобальтового оттенка вода искрится на солнце и намекает на серьёзную глубину.
У причала – готовый отправиться к находящейся в трёх километрах бело-голубовато-синеватой Статуе Свободы паром.
Запись на экскурсию.
К остановившейся около собирающейся группы туристов паре молодых людей, по виду европейцам, – юноше и девушке c длинными светлыми волосами, которые растрёпывает своенравный бриз, – подходит экскурсовод. Это темнокожий типичный житель Нью-Йорка. Крупный по телосложению, огромного роста, он блестит лицом на солнце, на вид ему сильно за пятьдесят.
Он здоровается и профессионально предлагает услуги.
