Эдмунд. Умоляю вас, сэр, простите меня. Это письмо от брата, я еще не дочитал его, но, бегло просмотрев, я нахожу, что вам его не следует читать.
Глостер. Дайте мне письмо, сэр.
Эдмунд. Дам ли я вам его или не дам – я все равно оскорблю вас. Его содержание, насколько я понимаю, заслуживает порицания.
Глостер. Покажи, покажи!
Эдмунд. Я надеюсь, – в оправданье брата, – что он написал это только с целью испытать мою добродетель.
Глостер(читает). «…Такие понятия и такое уважение к старости только отравляют нам жизнь в наши лучшие годы, лишая нас возможности пользоваться нашим богатством до тех пор, пока старость не помешает нам наслаждаться им. Я начинаю ощущать бесцельность и глупость этой гнетущей тирании старости, властвующей над нами не потому, что она могущественна, а потому, что ее терпят. Приходи ко мне, чтобы об этом поговорить подробно. Если бы наш отец мог заснуть и не просыпаться, пока я не разбужу его, тебе досталась бы половина его доходов, и ты был бы на всю жизнь любимым братом Эдгара».
Гм… Заговор!.. «Не просыпаться, пока я не разбужу его… тебе досталась бы половина его доходов…» Мой сын Эдгар! Неужели его рука могла написать это? Его сердце и ум – задумать это? Когда ты получил это письмо? Кто тебе его принес?
Эдмунд. Его никто не приносил, милорд, в том-то и штука. Оно было брошено в окно моей комнаты.
Глостер. И ты узнал руку своего брата?
Эдмунд. Если бы это письмо содержало что-нибудь хорошее, я поклялся бы, что это его рука; но в данном случае я хотел бы думать, что это не так.
Глостер. Это его рука.
Эдмунд. Да, это его рука, милорд, но я хочу надеяться, что сердце его не было в согласии с рукой.
Глостер. Он никогда раньше не заговаривал с тобой об этом?
Эдмунд. Никогда, милорд; но я часто слышал от него такое мнение, что когда сын достиг зрелого возраста, а отец состарился, то отец должен перейти под опеку своего сына, а сын – распоряжаться всеми доходами.
Глостер. Ах негодяй, негодяй! В письме та же мысль. Мерзкий негодяй! Извращенный, отвратительный негодяй! Зверь! Хуже зверя! Ступай, разыщи его. Я заключу его под стражу. Отвратительный негодяй! Где он?
Эдмунд. Не знаю, наверное, милорд. Если вы сдержите ваше негодование против брата, пока не разузнаете в точности об его намерениях, вы изберете правильный путь; если же вы сразу примете суровые меры, проявив, быть может, к нему несправедливость, это принесет ущерб вашей собственной чести и окончательно убьет его сыновнее повиновение. Я готов поручиться своей жизнью, что он написал это, желая только проверить мою преданность вашей светлости, без всякого дурного умысла.
Глостер. Ты так думаешь?
Эдмунд. Если ваша светлость сочтет это удобным, я устрою: так, чтобы вы могли слышать нашу беседу и удостовериться собственными ушами во всем – не откладывая, сегодня же вечером.
Глостер. Он не может быть таким чудовищем, чтобы…
Эдмунд. Конечно нет.
Глостер. Против отца, который так нежно и искренно любит его! Клянусь небом и землей! Эдмунд, найди его; выведай его мысли; действуй так, как тебе подскажет твой ум. Я готов отдать все на свете, чтобы только узнать настоящую правду.
Эдмунд. Я разыщу его немедленно, сэр, и приложу все старания, а потом доложу вам обо всем.
Глостер. Эти недавние затмения, солнечное и лунное, не предвещают нам ничего доброго. Хотя исследователи природы и объясняют их разными способами, все же природа тяжко страдает от их последствий: любовь охладевает, дружба гибнет, братья восстают один на другого, в городах, в деревнях – раздоры, во дворцах – измены, и узы расторгаются между детьми и родителями. На моем негодном сыне исполняется предсказание: сын восстает на отца; король нарушает законы природы; отец восстает на своего ребенка. Хорошие времена прошли; всякие махинации, лукавство, измена, губительные несогласия будут нас теперь терзать до самой могилы. Найди этого злодея, Эдмунд; ты об этом не пожалеешь. Будь осмотрителен. – А благородный, верный Кент – в изгнании! Вся вина его – в честности. Как все это странно!
