– Больно надо, – пробубнила я себе под нос, а вслух вежливо согласилась.
Едва за ней хлопнула дверь, как я пригрозила горничной кулаком.
– Затянешь еще хоть на дюйм, пожалеешь об этом! – пообещала я ей на полном серьезе. И добавила: – Расслабляй, да живее.
Та выпучила перепуганные глаза и завозилась со шнуровкой корсета. Дышать я смогла минут через десять, когда сдавленные пластинами легкие наконец заработали в прежнем порядке. Вот ведь адское изобретение! Я упала на оттоманку и прикрыла лицо руками.
Корсет мне все-таки пришлось затянуть: иначе я просто не влезла бы в приготовленное для бала бледно-розовое платье с мелкими рюшечками. Я, в сочетании с этим платьем, превратилась в миленький нежно-воздушный зефир с недовольно сморщенным носом.
Нос морщился от духоты в экипаже, который едва-едва катил нас по Риджент-стрит, влившись в поток прочих экипажей гостей, направляющихся к ярко расцвеченному огнями особняку Харрингтонов.
Казалось, весь лондонской свет сосредоточился на этой обычно тихой улочке: аристократия – в экипажах, бедняки – по обочинам. Я высунулась было из занавешенного шторкой окна, да маменька так строго меня отчитала, что делать это повторно отпало всякое желание. Отец снисходительно мне улыбнулся... Этот тихий мужчина с пышно начесанными бакенбардами импонировал мне с первой минуты знакомства: он был такой же жертвой женщины в платье с турнюром, как и я.
– Веди себя прилично, Джоанна! – шикнула она на меня в сто сороковой раз, когда я просто поерзала на сидении. Эта пытка корсетом и долгой ездой в душном экипаже грозила никогда не закончиться...
К счастью, меня занимало два важных вопроса: если я снова приложусь к флакончику с янтарно-желтой жидкостью, таинственным образом обнаруженному среди прочего на моем туалетном столике, – смогу ли воротиться в свое привычное тело или так и продолжу скакать по чужим – это, во-первых. А, во-вторых: является ли Харрингтон из паба мистера Эндрюса тем же самым Харрингтоном, которого я встречу на балу в этом шикарном доме по Риджент-стрит... И если это один и тот же человек, то, право слово, мне не терпелось ухмыльнуться ему в лицо.
Он, между прочим, задолжал мне денег: тех самых, обещанных Килиану и не выплаченных по причине стремительного бегства. Я невольно улыбнулась, припомнив случившееся в «Кровавой Мэри»... Быть мальчишкой было забавно.
Наконец, лакей в золоченой ливрее распахнул дверцу нашего экипажа и услужливо опустил ступеньку – я выдохнула и последовала за родителями по расстеленной красной, ковровой дорожке. Словно суперзвезда на вручении премии «Оскар»... В улюлюкающих мальчишках, отгоняемых рассерженными лакеями, я узнала, как мне показалось, чумазое лицо Питера Уивера и Килиана, строивших гостям презабавные рожи.
Но смотрела я в первую очередь на особняк Харрингтонов, он оказался по-настоящему впечатляющим: широкая испанская лестница, к которой мы направлялись, вела к колоннаде, и на её вершине, словно древние боги, встречала гостей чета Харрингтонов. Из высоких окон на мостовую лился свет ярко освещенных окон... Вдоль дорожки, освещая нам путь, горели сотни маленьких фонарей. Их свет, отражаясь от блесков на моем платье, создавал эффект звездной пыли, осевшей на мою юбку. И я невольно залюбовалась, не силах отвести взгляд.
– Поторопись, ты, капуша! – окликнула меня мать с середины лестницы, и тем самым привела меня в чувства. Я подхватила длинную юбку и поспешила за ней... Фойе я достигла, едва дыша от усилий, приложенных при подъеме. Хозяева бала и их старший отпрыск встретили нас улыбками: родители вежливо-дружелюбными, Харрингтон-младший – снисходительно-высокомерной, приклеившейся к его губам, словно крошка от бутерброда.
