Когда Дубов, с пыхтением и извинениями, помог ей снять маскировку, Кощей увидел перед собой существо, мало похожее на сияющую диву с обложек. Под безупречным макияжем, который уже начал оплывать, проступала мертвенная бледность, кожа туго обтягивала острые скулы, а в огромных, некогда сияющих глазах цвета грозового неба плескался такой первобытный, всепоглощающий голод, что Кощею на мгновение показалось, будто он заглянул в пасть самой преисподней.
«Василиса Андреевна, – голос Кощея был обманчиво мягок, как бархат, скрывающий сталь. – Присаживайтесь. Леонид Всеволодович в общих чертах обрисовал вашу… специфическую ситуацию. Расскажите, что именно вы чувствуете?»
Ее взгляд метнулся по кабинету, лихорадочно ощупывая предметы, как голодный волк – стадо овец. Он задержался на пресс-папье из малахита, на чернильнице из цельного куска обсидиана, на его собственных руках, лежавших на столе. Губы ее дрогнули, обнажая ряд неестественно белых зубов.
«Я… я хочу… есть, – прошелестел ее знаменитый контральто, сейчас напоминавший скрип несмазанной двери в склеп. – Всегда. Все. Этот стол… он из дуба… он пахнет… свежеиспеченным хлебом… с хрустящей корочкой… А ваши часы… золото… оно похоже на… на мед… густой, тягучий…»
Кощей кивнул, его лицо оставалось непроницаемым, как маска древнеегипетского жреца. «Классический случай псевдобулимии на фоне острого психоэмоционального истощения, усугубленный деструктивными паттернами пищевого поведения. Вероятно, нарушение выработки лептина и грелина. Мы проведем полное обследование, включая спектральный анализ ауры, подберем индивидуальную программу питания на основе лунных циклов и редких минералов, возможно, потребуется курс гипнотерапии с погружением в прошлые жизни…»
Он говорил ровным, убаюкивающим голосом, наблюдая, как в глазах Василисы гаснет искорка безумия, сменяясь тенью надежды. Но в этот момент она вдруг вскочила с неожиданной для ее истощенного вида резвостью. Ее движение было стремительным и точным, как бросок змеи. Прежде чем Кощей или окаменевший Дубов успели среагировать, она схватила с его стола массивное бронзовое пресс-папье в виде свернувшегося дракона – подарок одного благодарного (и весьма могущественного) клиента из Юго-Восточной Азии.
«Он… он пахнет… шоколадными трюфелями с имбирем!» – выдохнула она с каким-то детским, счастливым стоном и с диким хрустом вгрызлась в металлическую лапу дракона.
Раздался отвратительный скрежет металла о зубы. Дубов издал звук, похожий на вой раненого лося. Кощей остался недвижим, лишь в глубине его глаз цвета застывшего времени мелькнул холодный огонек. Он смотрел на тонкую струйку крови, стекающую по подбородку Василисы, на безумный, почти экстатический блеск в ее глазах, и понимал – никакие диеты и лунные циклы здесь не помогут. Это был не человеческий голод. Это была Бездна, разверзшаяся в душе этой женщины. Бездна, пахнущая не только шоколадными трюфелями, но и древним, как мир, проклятием. И где-то на самом краю этого запаха, он уловил тончайшую, едва различимую нить… вызова. Личного вызова ему. И это, как ни странно, пробуждало в нем нечто давно забытое, почти атрофировавшееся – азарт. Охотничий азарт.
Глава 3: Диета из топора и звездной пыли
«Леонид, голубчик, будьте так любезны, препроводите вашу… протеже… в комнату отдыха, – голос Кощея сочился ледяным спокойствием, контрастирующим с жаром только что разыгравшейся сцены. Он аккуратно, двумя пальцами, взял со стола надкушенную лапу бронзового дракона, словно это был особо ядовитый паук. – И проследите, чтобы по пути она не заинтересовалась, скажем, дверными ручками или фактурой стен. Моя стандартная программа «Стройность через самоотречение», увы, не рассчитана на переваривание тяжелых металлов и произведений искусства».
