Лет пять назад, когда Вася Стар была еще никому не известной Василисой Премудрой из провинциального хора народной песни, ее главная конкурентка на одном важном музыкальном конкурсе – некая Ядвига Игоревна Пакостина, уже тогда известная своим эксцентричным поведением и «народными» снадобьями, – внезапно потеряла голос прямо во время исполнения своей коронной арии «Ой, туманы мои, растуманы». Официальная версия – острый бронхит. Но Кощей, просматривая архивную запись через «Окулус Веритатис» (древний кристалл, позволявший видеть скрытые магические течения, оправленный в платину и зуб мамонта), явственно различил тончайшую, почти невидимую паутинку темной энергии, змеящуюся от Ядвиги к Василисе, которая в тот вечер одержала свою первую значимую победу. Любопытно.
Далее следы вели к сети «эко-маркетов» Ядвиги, «Лесная Благодать». «Корень жизни из сердца дремучей чащи! Эликсир вечной молодости из росы, собранной с ядовитых грибов! Заговоренные амулеты на удачу в бизнесе и от сглаза налоговой!» – пестрели рекламные проспекты. Кощей криво усмехнулся. Ядвига не просто играла в ведьму для привлечения клиентов. Она была ею. И, судя по всему, не забыла старую обиду. Месть – блюдо, которое лучше всего подавать холодным. Или, в данном случае, проклятым.
Телефонный звонок Дубова ворвался в эту паутину размышлений резким, диссонирующим звуком.
«Гена! Спаситель ты наш! Она… она съела обивку дивана в гостевой! Говорит, на вкус как фуа-гра! А потом пыталась прогрызть дыру в стене, утверждая, что за ней скрывается марципановый замок! Твои слезы сирены не работают! Она нас с Люсьен Альбертовичем (это ее новый дизайнер интерьеров) скоро самих пустит на бифштексы! Приезжай! Или пришли счет за моральный ущерб и гроб!» – голос продюсера срывался на фальцет.
«Успокойтесь, Леонид, – голос Кощея был холоден и тверд, как замерзшая ртуть. – Собирайте вашу… гурманку… и ко мне. Кажется, я нащупал нить. И да, захватите с собой что-нибудь из ее личных вещей, что было с ней в момент… инициации. Украшение, платок, даже злополучный диск с записью того конкурса. И приготовьтесь. Диагностика будет… специфической».
Когда полуживую от голода и успокоительных (которые уже переставали действовать) Василису вновь ввели в кабинет, Кощей был во всеоружии. Вместо привычных медицинских приборов, на его столе из черного эбенового дерева расположились артефакты, от вида которых у любого священника случился бы сердечный приступ: чаша из черепа (по слухам, принадлежавшего одному очень нехорошему инквизитору), обсидиановый ритуальный нож, вибрирующий от скрытой в нем силы, пучки трав, издающих одуряющий, сладковато-тленный аромат, и кристалл кварца, в глубине которого, казалось, застыла сама вечность.
«Итак, Василиса Андреевна, – он пронзил ее взглядом, от которого у той по спине пробежал холодок, не связанный с голодом. – То, что терзает вас, моя дорогая, не имеет никакого отношения к диетологии в ее классическом понимании. Это, позвольте выразиться прямо, проклятие. Высшей категории. Исполненное с большим знанием дела и, я бы сказал, с определенной долей извращенного артистизма».
Василиса, до этого безучастно разглядывавшая узоры на ковре (которые, вероятно, напоминали ей пиццу «Четыре сезона»), медленно подняла голову. В ее глазах, затуманенных страданием, на мгновение вспыхнул проблеск прежнего, острого ума.
