Дубов, пепельно-серый, с трясущимися руками, попытался поднять Василису. Та обмякла, ее взгляд сделался отсутствующим, будто душа ее на время покинула истерзанное тело, не выдержав столкновения с реальностью, где бронза не тает во рту, как шоколад. Картина маслом: «Похищение Европы… или того, что от нее осталось после встречи с Минотавром гастрономического безумия».
«Я назначу ей пока… – Кощей сделал паузу, его взгляд блуждал по потолку, словно считывая там невидимые письмена, – настойку из корня мандрагоры, собранной в полнолуние на кладбище домашних животных, и слезы сирены, тоскующей по земной любви. По капле. Три раза в день. Вместо еды. И абсолютный, звуконепроницаемый покой. Через пару суток жду вашего звонка». Он протянул Дубову бланк, исписанный каллиграфическим почерком, от которого веяло склепом и многовековой мудростью. На самом деле, это был лишь предлог – ему нужно было время, чтобы погрузиться в свои, куда более темные и древние, архивы.
Когда за продюсером и его безумной подопечной наконец закрылась обитая крокодиловой кожей дверь, оставив после себя едва уловимый шлейф «Fleur d’Interdit», смешанный с запахом страха и озона (на этот раз, исходившего от самой Василисы, словно ее тело само стало источником магических помех), Геннадий Ипатьевич медленно прошел к панорамному окну. Дождь превратился в назойливую изморось, окутывая город серой, беспросветной вуалью. Миллионы жизней внизу пульсировали в своем собственном ритме, не ведая, что совсем рядом, за зеркальным стеклом небоскреба, разворачивается драма, достойная пера античных трагиков. Или, по крайней мере, очень талантливого сценариста фильмов ужасов категории «Б».
«Лидия, – его голос в динамике селектора прозвучал сухо, как шелест пергамента, – отмените все мои консультации на ближайшие сорок восемь часов. Причина – экстренное участие в международном конгрессе по изучению феномена самовозгорания адептов сыроедения. С последующим закрытым симпозиумом на тему квантовой левитации в условиях повышенной кислотности желудка».
«Но, Геннадий Ипатьевич! У вас же графиня фон Штрудельберг! Она специально прилетела из Баден-Бадена на процедуру омоложения через поедание пыльцы с крыльев реликтовых бабочек!»
«Графиня, – отрезал Кощей, – переживет. В отличие от бабочек, если она до них доберется в нынешнем ее состоянии нетерпения. Передайте ей мои извинения и флакончик с эликсиром «Вечная Юность» из моих личных запасов. Состав не разглашать. Особенно ту часть, где про слезы младенца».
Ему требовалась тишина. И его инструменты.
За панелью, искусно имитирующей стеллаж с фолиантами по диетологии («Питание по группе крови: мифы и реальность», «Аюрведа и большой город: как выжить и не сойти с ума от запаха карри»), скрывался вход в его святая святых. Не сейф – скорее, небольшая камера, защищенная не сталью, а заклятиями такой мощи, что сам Мерлин почтительно снял бы свой остроконечный колпак. Дверь отворилась от прикосновения его пальцев, на которых на мгновение проступили древние символы, светящиеся холодным, неземным огнем, и слова, произнесенного на языке, от которого могли бы расплавиться телефонные провода.
Внутри, на обсидиановом пьедестале, покоилось «Зеркало Неутолимых Желаний». Небольшое, овальное, из отполированного до зеркального блеска метеоритного железа, оправленного в кость неизвестного науке существа. Оно не отражало лица и предметы. Оно показывало изнанку голода – будь то жажда пищи, власти, любви или отмщения.
