— Полагаю, у меня есть расстройство личности, — задумчиво кивнула она. — Но оно сложнее психопатии или социопатии, ведь я виатор и все началось… думаю, что с кошмара. Я часто вижу его по ночам, но никогда не получается ухватить его суть. Только запах. И каждый раз я просыпаюсь с чувством, что тот кошмар стал началом всего. Было так страшно и невыносимо, что я… не справилась. И изменилась. Возможно, что-то внутри заставляет меня повторять тот кошмар, воспроизводить его раз за разом в попытке восстановить утерянную картину. Поэтому мертвые, поэтому подматерия сна.
— Я могу посмотреть, — предложила Тая.
— Посмотреть?
— Как мыслитель. Если ты не против, я посмотрю и расскажу тебе. Вдруг это… тебя успокоит? Ты получишь ответ. Восстановишь утерянную картину.
Зоя отказалась. Подробности кошмара все равно ничего бы не изменили – слишком поздно. И пусть Тая была лучшей на курсе, и пусть ее талант мыслителя впечатлил весь Ватнамток… нечего ей делать в местах вроде разума Зои. Слишком там все безнадежно.
Ехать до Цюриха не захотелось ни Зое, ни Тае, они сняли апартаменты с видом на Лаго-Маджоре и устроились на балконе, прихватив холодное розе. Зоя смаковала напиток на вкус, не зная, что значит по-настоящему напиться, Тая пыталась расслабиться и настроиться на непростое будущее. Хотя в тот момент оно таковым не казалось: розовый закат отражался на прозрачной озерной глади, в небе летали птицы, пахло скорым летом. Окружение настраивало на легкий, позитивный лад, и только умом обе сестры понимали: бабушкино желание докопаться до истины несет за собой тьму. Возможно, прямо сейчас вместе с закатом уходит последний спокойный вечер.
— Думаешь, Ангелина может быть дочерью Лютольда? — спросила тихо Тая. Она успела просмотреть часть файлов по семье фон Регенсберг и, конечно, разглядела многочисленные фотографии, что прилагались к каждому из дел. И логично пришла к тому же выводу, что и Зоя чуть раньше.
— Была такая мысль.
— Она похожа на Лютольда, да и на всех них… вся такая истинная арийка.
— Не будем спешить с выводами, — решила Зоя. — Вспомни бабушкины портреты: в молодости она тоже была синеглазой блондинкой, вполне бы вписалась во вражеское семейство как близкая родственница. Без сомнений, Любовь Константиновна недоговорила, но хочется верить, что ее тайна не настолько масштабна. И я бы поняла, случись эта история в ее молодости, когда у них с Лютольдом размолвка произошла, когда они учились, но Ангелину она родила после двадцати лет брака, живя при этом в России. Мне это видится сомнительным, поэтому предлагаю не ударяться в сочинительство. Тем более, бабушка всегда описывала брак с дедушкой как образец доверия, любви и взаимопонимания, и дочь от врага в эту картину не вписывается.
— Но я была лучшей в Ватнамтоке, — напомнила Тая. — Лучшей среди всех, всех местных мыслителей.
— И ты молодец.
— Это странно.
— Странно, что ты собираешься растратить талант, разводя овец.
— Мы с Адди не собираемся разводить овец.
— Разве не этим занимаются на исландских фермах?
— Понятия не имею, чем там занимаются, да и время ли сейчас это обсуждать? Узнаю, тогда и расскажу. Я вспомнила о своих успехах не ради очередного упрека, Зи, а чтобы… не знаю… — Тая подлила себе розе и сделала жадный глоток. — …каждое новое поколение виаторов сильнее предыдущего, помнишь? Учитывая, что отцы наши представляют собой что-то среднее между панками, бомжами и наркоманами, вывод напрашивается сам: дед мой вовсе не материалист, а весьма одаренный мыслитель. Тогда успехи в учебе объяснимы.
