Косой дождь, или Передислокация пигалицы - страница 34

Погрузившись в творчество, пигалица выдает результат, который называется Наши двери и сердца откры ты и волнующе пахнет свежей типографской краской. Разражается скандал. Собирается партбюро факультета, чтобы проработать автора. Не в профессиональном плане. Озабоченность старших товарищей вызвала политическая близорукость девушки. Разоружившейся перед лицом идеологического противника, студентке второго курса почудилось, что в Москву приехали симпатизанты, а не чужаки, и она утеряла бдительность. По велению сердца либо партбюро утерянную вещь подхватила студентка первого курса, назову ее Г. На страницах Московского университета публикуется ее ответ пигалице под названием Наши двери и сердца открыты, но не для всех. Должно быть, Семену Гуревичу тоже попало, – бросив на пигалицу виновато-бодрый взор и потрепав по плечу, он ни слова ей не сказал.

Не раз еще пигалицу одернут старшие товарищи. Публично, приватно, печатно, заочно, заушательски, по-всякому. Окрик младшего товарища станет первым.

Впрочем, у тех, кто со слуха или по нотам ведет партию правящей партии, возраста нет.

Ближайшие иностранцы случатся через пару лет. Железный занавес, скрежеща сочленениями, слегка задранный ветрами эпохи, как юбка на бабе, пропустит на территорию Москвы Международный фестиваль молодежи и студентов, зализанный, заорганизованный, с четко продуманной слежкой всех за всеми и все равно манкий. Пигалица вышагивает фестивальными тропами в качестве стажера Комсомолки. И не просто Комсомолки, а ее иностранного отдела. Фестиваль потребовал лишних рук. Пигалицу возьмут в газету на последнюю студенческую практику за месяц до того, как уравновешенному Дмитрию Петровичу Горюнову уступить кресло главного редактора темпераментному Алексею Ивановичу Аджубею. В качестве зама Горю-нова Аджубей принимает девицу в своем кабинете на историческом шестом этаже дома номер двадцать четыре по улице Правды. Опять от страха ничего не запомнила. Запомнил Аджубей. Как предложила ему вишен из дачного сада, что можно было сделать лишь вне здравого ума и здравой памяти. Хотя как вариант просматривается хитро-бесхитростное желание пигалицы заступить границу формальных отношений. Ад-жубей, краснолицый, большеголовый, яростный, со светлыми, порой белыми от гнева глазами, ходит разлаписто, как медведь, шепелявит и, чуть что, поднимает голос на подчиненных, как от века поднимают голос в России местные самодуры. На планерке объявляет, что вчера домработница Катя слушала по телевизору оперу, пела искусная солистка, и в крик: где портрет солистки, почему в газете о ней ни звука, кто работает в отделе культуры, за что им платят деньги!!! Если не хмур и не недоволен – обаятелен. Соткан из противоречий. Да ведь выстроенные по правилам, спрямленные фигуры – из плохой советской литературы, не из реальности.

В одно историческое мгновение Аджубей, опираясь на золотые перья Комсомолки, сделает из старой газеты новую: с новым языком и новым мышлением, освобожденную от бюрократических штампов и партийного формализма. Конечно, ему разрешат это сделать. Как зятю. Но если б не либеральное честолюбие и не талант, журналистский, редакторский, реформаторский, ничего бы не вышло, будь ты хоть трижды зять. Так же преобразит он