Нет доверия литератору, который, принимаясь за документальное повествование, пишет о герое: он подумал, ему пришла в голову мысль. Откуда нам знать, что подумал реальный человек? Известно, как он поступил, но не что подумал. Чистая фальшь. А как быть, если берешь на себя смелость встрять в отношения двоих, которые, по определению, не могли быть и не были публичны?
А я и не собираюсь следовать документу.
То, что сочиняю, есть вымысел, и я защищаю его формой сновидения.
Явь, переходящая в сновидения, и сновидения, переходящие в явь, – жанр.
Эпиграф, естественно, из Шекспира:
Умереть, уснуть.
– Уснуть?
И видеть сны, быть может?
Вот в чем трудность;
Какие сны приснятся
в смертном сне…
В Москву возвращаюсь с готовой первой частью пьесы. Мне хватает воображения, но не хватает знания. Дальше – темно. Чтобы сдвинуться с места, хожу по родственникам и знакомым, знакомым знакомых и родственникам родственников, по всем, кто может дать хоть какую-то зацепку, собирая по крупице одни детали и на ходу сочиняя другие.
Пьесу поставят в Англии, Франции, Канаде, Японии, Финляндии…
Бенедикт Найтингейл в английской Таймс, Эндрю Сент-Джонс в Файнэншнл таймс, Валерио Фантинел в итальянском журнале Сипарио (Зеркало), Карелин Жюр-генсон во французской Фигаро – одни названия изданий и имена известных критиков, отозвавшихся на спектакли, звучат музыкой.
В Москве на премьеру в открытый мною частный театр Кольцо Мёбиуса явятся гости из межрегиональной депутатской группы: Марк Захаров, Юрий Карякин, Евгений Евтушенко. Марк – полугость-полухозяин, поскольку уступил Кольцу Мёбиуса Малую сцену Ленкома. На скромном фуршете – короткие речи. Евгений Евтушенко, подняв бокал, скажет: это не про Сталина, это про меня.
Дороже слов не слыхала.
43.
Когда мы были молодые – они все гремели. Женя, Андрей, Роберт, Белла. Их звали по именам даже те, кого они в глаза не видели. Попасть на выступление кого-то из них в Политехнический или Лужники было удачей, которой хвастались. Мне похвастаться нечем. Так сложилось. Начиная с серебряного колокольчика Беллы, продолжая лебединой песней трагически теряющего голос Андрея, завершая оркестровой мощью Жени, услышу живьем всех после перестройки. Кроме Роберта, которого уже нет.
Женя позовет на свое семидесятипятилетие.
Политехнический переполнен. Овация, все встают, едва он показывается на сцене. Оголившийся череп обиден, хотя лепка черепа превосходна. Серо-голубые глаза, в которых одновременно вопрос и восклицание, острый нос, узкий белозубый рот всё те же. Загорелая кожа не стара. И молода страсть к яркой одежде: кофта в цветных разводах с блестками. Спросила как-то, почему одевается, как попугай – храбро употребила слово, какое сам про себя сказал в автоэпитафии. Ответил:
– Мне хватило в детстве видеть вокруг черные ватники заключенных, солдатское хаки… Я люблю праздник красок и поэтому покупаю галстуки нашего русского дизайнера Кириллова, написанные как будто радугой, а не просто масляной краской, а материал для рубашек иногда выбираю сам и заказываю их по собственному дизайну. Да, я лоскутный человек – и мое образование было лоскутным. Я и повар точно такой же, как поэт. Если я засучиваю рукава и становлюсь к плите, обожаю только многосоставные блюда. Например, грузинский аджап-сандал, там полная свобода от рецептов. Хотя основа – баклажаны, помидоры, репчатый лук, а уж травы и приправы идут по вкусу, когда можно добавить и кинзу, и петрушку, и хмели-сунели, и фасоль, и гранатовые зернышки, и чернослив – да вообще все, что в голову взбредет, лишь бы одно с другим каким-то магическим образом соединялось. Так, честно говоря, я и стихи пишу. И даже антологии чужих стихов составляю. Да что такое сама природа? Это кажущийся эклектизм, ставший гармонией.
