Сугубо экономическая причина кроется за другим обвинением о самоуправстве: «Решение Волостного суда 7 Апреля я нахожу неправильным по следующим основаниям. 1) Оно состояло под сильным влиянием участвовавшего в разбирательстве дела Волостного судьи Ульяна Деева, имеющего постоянную вражду со мной и обществом по делу о спорном общественном лесе, на владение коим Деев простирает свои права в количестве около 70 десят»[52].
Еще один аспект противопоставления «свой – чужой» связан с упоминанием в крестьянских прошениях Москвы. Богородск (современный Ногинск) был уездным городом Московской губернии в 50 верстах от Москвы, связанным с ней железной дорогой, поэтому Москва часто упоминается в крестьянских прошениях. Несмотря на значительную распространенность в крестьянской среде отхожих промыслов и заурядность поездок в Москву, она во многих текстах упоминается как совершенно чужая сторона, в которой, как предполагали крестьяне, следовало скрывать внутридеревенские противоречия и, наоборот, создавать при случае благополучные представления о своей деревне и о своем начальстве. Жалоба в московские органы власти считалась низшим начальством чрезвычайно оскорбительной: «…зная за верное, что Шилов в состоянии заплатить столь малую недоимку, я отвел его от стола за руку и приказал тотчас представить недоимку процентов, но Шилов выйдя из сборной избы более не возвращался, а послал домашних своих за приходским священником для напутствования его как избитого до полусмерти, на другой же день Шилов пошел в Москву для подачи прошения на меня…»[53].
Закрытость деревенского общества от окружающего мира, которая выражалась в стремлении скрыть неприязнь между отдельными жителями деревни от посторонних, была одной из важных характеристик русского крестьянства. Незнание московскими чиновниками действующих лиц и их отстраненность от ситуации, по представлениям старшин и старост, видимо, только усугубляли ощущение униженности.
На основании исследования можно сделать ряд выводов. Крестьяне (по меньшей мере Московской губернии) в пореформенную эпоху верили в сословные предрассудки, в связи с чем им было свойственно заранее считать порочным поведение всех чужаков. Несмотря на постепенную утрату сословной системой свой актуальности, во второй половине XIX – начале XX в. крестьяне в своих прошениях по-прежнему обращались именно к ней. Богородский уезд, в котором работало свыше 250 фабрик и заводов и где проживали десятки тысяч отходников из других губерний, не являлся исключением. Аналогичное поведение фиксируется и по Бронницкому уезду, материалы которого также показали востребованность сословной системы.
Даже если спор шел между представителями одного и того же сословия (между крестьянами), то тяжущиеся в качестве важнейшей причины конфликта, как правило, называли какое-либо неравенство: по материальному положению или по социальному статусу. Споры также могли затрагивать интересы целой деревни или села. Крестьянские тексты показывают, что охрана приватного пространства от соседей, чужаков и высокого начальства могла осуществляться с использованием далеко не самых безукоризненных приемов.
Не исключено, что равные по положению крестьяне – или просто более терпимые к окружающим люди – охотнее улаживали конфликты самостоятельно, не обращаясь в суд, и при этом руководствовались народными обычаями. В противном случае, т. е. в ситуации неравенства по какому-либо признаку, они обращались в суды и инстанции, которые были более рациональным, более прозрачным инструментом, чем народные обычаи.
