Сердце учащенно забилось от реальности угрозы, но я заставил себя успокоиться. Ситуация безумная. Они хотят добиться правды или заставить признаться в том, чего не совершал? Внутреннее чувство подсказывало, что если уступлю сейчас, то собственными руками подпишу смертный приговор. Как сказал надзиратель в первый день? Такие, как я не выходят из тюрьмы на своих двоих? Нет. Я буду бороться до конца. Приняв решение, сжал кисти в кулаки и повторил то же самое. Меня ударили по лицу наотмашь. «Не собирался я продавать люмитист. Поймите же», – повторил, надеясь, что меня все-таки услышат.
Офицер зло сплюнул на пол, посмотрел в мою сторону и подошел к панели в стене, нажав куда-то. Я непроизвольно сглотнул, когда увидел в его руках пластиковый мешок.
– Значит, не хочешь выдавать своих подельников? – усмехаясь, спросил допрашивающий. – Последний шанс. Говоришь или нет?
– Мне нечего сказать, офицер. Я не совершил ничего, в чем вы меня пытаетесь обвинить. Нет у меня «подельников»!
Это было последней фразой перед тем, как мне на голову надели мешок, затянув у шеи. Затем рывком сбросили на пол. Начали избивать, прерываясь на вопросы. Я знал, если отвечу «да», то казнят без суда. Зачем собирать заседание? Есть же признание, которое, не удивлюсь, что так же силой заставят подписать. Сколько продлилась бессмысленная пытка, сказать не могу. Пока позволял ограниченный запас воздуха, я продолжал отрицать причастность к связи с перекупщиками. Очнулся уже в камере. Все тело было в ссадинах и глубоких гематомах.
Через два дня, ночью прошел очередной допрос. И еще один. Я потерял счет дням. Короткие часы уединения в камере, которые сменялись избиениями и пытками. Вопросы о причастности, попытки выбить чьи-то личности, какие-то имена. Часто упоминался некий Моа. Я уже начал сомневаться, дотяну ли до суда, когда мне сообщили, что тот состоится через неделю. Видимо, чтобы сошли следы побоев.
На следующее утро ко мне зашел адвокат. Увидев его, я обрадовался. Видимо, несмотря на сказанное в первый день, мне все же предоставили защиту. Помимо нас, в камере находилось еще трое полицейских. Я рассказал все, что произошло, упомянув, что если бы не новость о нападении мародеров, никогда бы не решился совершить кражу.
– Как думаете, что мне грозит, – спросил защитника, – и как это отразится на моей семье?
– С семьей все будет улажено, – заверил меня молодой мужчина лет тридцати. Сделал паузу и, поджав губы, произнес: – Насчёт тебя гарантии дать не могу. Все зависит от присяжных.
Что-то мне подсказывало, на мягкий приговор рассчитывать не придется. Адвокат больше ни разу не зашел. Что я чувствовал все эти дни? Сначала панику и злость, но за день до суда, пришло полное равнодушие. Вряд ли смогу повлиять на ход следствия.
В день слушания мне позволили принять душ. Затем в наручниках довезли до здания суда. Я дожидался начала на месте подсудимого, что по сути представляло клетку, конвой стоял по обе стороны. Наручники не сняли, даже воды не дали. Интересно, слушание будет открытое или закрытое? Если честно, не хотелось публики. В зал медленно прошли присяжные, не удостоив меня даже мимолетного взгляда. Следом вошел представитель обвинения. Секретарь объявил, что до начала слушания осталось пять минут. Адвокат появился в последнюю минуту, когда зал набился десятком присутствующих. Мне коротко объяснили, что пока не предоставят слово, мне запрещается вмешиваться в процесс. Также объяснили права и обязанности. Первых было немного: хранить молчание, не свидетельствовать против себя и отказ от защиты. Наконец появился судья, который громко объявил о начале заседания.
