Когда мы дошли до нашего дома, то у нас еще горел огонь ярко, в окно видно было, сидел отец мой, Кандауров и Тит Борискин. Перекидывали карты, играли в «темную с нашей» на деньги. Лев Николаевич посмотрел попристальней и сказал:
– У вас играют в карты, и деньги на столе. Ну, прощай!
– Прощайте, Лев Николаевич! – И он пошел вниз, к себе домой, один, бесстрашный, не боясь нашей колдуньи Копыловой.
Соревнование с гимназистами.
Вечер после этого
Сидим мы однажды в школе, занимаемся. Приходит Лев Николаевич, объявляет нам новость:
– Знаете ли, что я вам скажу?
Мы навострили уши, думаем, что за новость.
– На завтрашний день к нам приедут из тульской гимназии гимназисты с своим учителем и хотят нас оспорить, что они лучше нас учатся, они или мы – кто лучше?
На завтрашний день мы стали готовиться. Робость нас брала, как в первый раз, когда мы поступали в школу, как мы станем на спор с такими хорошенькими барчатами. Наране[280] мы стояли у черной доски, решая заданные нам задачи. Не столь трудно было решать задачи, сколько трудно было нам сблизиться с приезжими, как двум народцам-противникам. Они смотрели на нас, как на новинку, мы смотрели на них, как на редкость. Мы пересилили боязнь, и они пересилили свой стыд. Мы приступили к решению одной и той же заданной нам и им задачи. Началась выписка, деление, умножение, вычитание, дробление. Мы сосредоточились на задаче, будто про наших противников забыли. По арифметике были у нас первые забияки Романцев и Козлов. Они, как приз взяли, первые решили задачу и сказали Льву Николаевичу:
– Что, так мы решили?
У нас получилось 943 и ½. Лев Николаевич следил за решением задачи и сказал:
– И я так думаю, что должно получиться столько.
Лев Николаевич обратился к учителю гимназистов:
– Мы решили, у нас получилось требуемое число.
– Сейчас и мы кончаем, – сказал ихний учитель.
Доска у них вся была исписана, и задача решена неправильно. Лев Николаевич, не унижая, любезно обратился к нашим товарищам:
– Так, так, прекрасно!.. Вы хорошо сделали, только вот здесь вы пропустили в дроблении, а то у вас шло прекрасно.
Во всем, что только преподавалось у нас в школе, мы померились знаниями и ничем не уступили нашим городским барченятам, и любезно распростились, как равные, с своими товарищами. Лев Николаевич был доволен нами и ими. Только сказал нам, когда те уехали:
– Пущай их подумают.
Вечер этого дня был у нас особенный, как торжественный праздник. Все были веселей веселого. Играли в лапту со Львом Николаевичем и бегали до упаду.
Потом сидели на террасе, беседовали, говорили шутки, которые всегда были у Льва Николаевича наготове. Он рассказывал нам сказки, страшные и смешные, пел песни, прикладывая слова к нам. Начал с меня:
Уж ты, Васька-карапуз…
Кабы скушал ты арбуз…
То-то бы ты подрос…
Кирилл стоит,
В окно глядит…
и т. д. каждому.
Лев Николаевич вообще был ужасный-ужасный шутник; не пропустит случая, чтобы как-нибудь всегда не пошутить, не посмеяться.
Называл он нас разными прозвищами. Он часто это делал. Тараса Фока нова называл «Мурзик», меня – «Васька-кара пуз», Кирюшку – «Обожженное ушко» и т. д. Я один раз спросил его:
– А как бы нам вас прозвать?
– А вы еще до сих пор не знаете, как меня маленького дразнили? Я вам не говорил?
– Нет.
– Меня дразнили Левка-пузырь.
Мы все, засмеявшись, спросили:
– Почему вас прозвали пузырь?
– Я был толстый, надутый, как дыня. Вот меня так и прозвали
