Линия жизни. Мозаика обстоятельств - страница 7

Дарья Акулова:

– Сейчас стало весьма банальным говорить о динамике нашего времени. О том, что оно убыстряется с невероятной раньше скоростью.

Вроде бы всё так. Но вот что пишет Вересаев в марте 1928-го в предисловии к двенадцатому изданию «Записок врача»: «Двадцать семь лет прошло со времени выхода в свет этой книги; в промежуток этих лет легли события, глубокою пропастью отделившие вопросы и интересы прежние от нынешних».

Мне, для которой двадцатый век – это даже еще не младшая школа, а детский сад в самом прямом смысле этих слов, сложно судить об эпохе перемен и реформ, свидетелем и активным участником которых ты стал.

А как ты воспринимаешь своего рода «американские горки», пиком которых можно считать то ли пресловутые, то ли проклятые девяностые?

Сергей Акулов:

– И «пресловутые», и «проклятые» – это больше фигура речи. И как часто случается в истории, чем дальше они уходят в прошлое – тем больше мифологии.

А для нас это была жизнь. Предельно напряженная. И предельно ответственная, если говорить уже применительно к себе лично.

Потому что таков был груз на плечах: система здравоохранения огромного города, который иногда любят называть третьим мегаполисом России.

Дарья Акулова:

– Уверена: этот период мы максимально подробно обсудим в следующих диалогах, а сейчас предлагаю вернуться к «Запискам врача» Вересаева и теме высшего медицинского образования.

В начале своей книги Викентий Вересаев замечает: «В течение семи-восьми месяцев я ревностно занимался анатомией, целиком отдавшись ей, – и на это время взгляд мой на человека как-то удивительно упростился. Я шёл по улице, следя за идущим передо мною прохожим, и он был для меня не более, как живым трупом: вот теперь у него сократился glutaeus maximus, теперь – quadriceps femoris; эта выпуклость на шее обусловлена мускулом sternocleidomastoideus; он наклонился, чтобы поднять упавшую тросточку, – это сократились musculi recti abdominis и потянули к тазу грудную клетку».

Ты сталкивался с подобным эффектом воздействия профессии, если не сказать с фактом, как иногда принято говорить в таких случаях, профессиональной деформации?

Сергей Акулов:

– Я бы не назвал это деформацией.

Да, если брать больше эмоциональную сторону в контексте темы «обмороки в анатомическом театре», то для человека со стороны формулировка «прохожий – не более чем живой труп» неизбежно несёт в себе элементы, скажем так, профессиональной специфики, которую кто-то сочтёт даже цинизмом. И подобные психологические коллизии – пожалуй, одна из главных причин появления книги Вересаева и её актуальности и неоднозначности до сих пор.

Но я бы хотел сделать акцент не на эмоциях, а на рациональности системных подходов. Мы начали нашу беседу с моего детства в рабочем районе Свердловска, где машиностроительные заводы традиционно выделялись и своим количеством, и своим качеством. И понятие «инженерная школа» было для специалистов этих заводов примерно тем же самым, что для тебя, Даша, понятие «мир медицины».

Дарья Акулова:

– «Мир медицины» – понятно. А причём здесь «инженерная школа»?

Сергей Акулов:

– Школа всегда причём. Но ты меня, Даша, не дослушала.

Есть известное выражение о советских писателях: «инженеры человеческих душ». Часто оно приписывается Сталину, поскольку он 26 октября 1932-го произнес это определение на встрече с литераторами в доме у Максима Горького. Но как иногда уточнял сам тогдашний лидер страны, он лишь повторил понравившееся ему высказывание известного советского писателя Юрия Карловича Олеши.