Бросил камешек я в чаровницу мою,
Подмигнул чуть заметно прищуренным глазом.
Тонкостанная вдруг оглянулась, и разом
Джинны бросились прочь: этот взгляд их страшит!
В реку спрятался, струсив, мой верный ифрит,
Чуть она, чтобы камень поднять, наклонилась.
На меня посмотрела она – удивилась,
Мол, зачем ты стоишь? Не пойму я никак,
Почему подаешь мне таинственный знак…
Не бранит меня, лишь, возмущаясь притворно,
Говорит свысока: «Разве ты мне жених?
Я ношу твой платок? И тебе не зазорно?
Как, бросаешь ты камешки в женщин чужих?
Моего не поняв удивленного взора,
Ты решил, может быть, что смутил мой покой?
Нет, подумала я: «Кто стоит предо мной?»
Ты сперва показался мне кучкою сора!»
И добавила, камень сжимая в руке:
«Ты – гусак, и смердишь ты в зловонной реке!
С ханской дочерью вздумал ты знаться, отребье,
А на теле твоем только рвань да отрепье,
Мне с тобой, оборванцем, беседовать срам!
Для чего же на крышу взобрался ты смело?
Ты напрасно доверился старым штанам:
Видишь, лопнули, всюду виднеется тело!
На тебя поглядишь, – ужаснешься, дрожа.
Ты свернулся в траве, ты похож на ежа!
Людям встреча с тобою не станет удачей:
Ты похож на попону из шкуры телячьей!»
«Ты права, подбирая такие слова,
Ты не в чем не виновна, дружок, ты права.
Ах, зачем я на улице, в день нашей встречи,
Вдруг поверил, глупец, в твои лживые речи!
Ты права, что ничтожным меня назвала,
Я поверил, когда ты меня обняла,
Что мы любим друг друга, любя, торжествуем.
Ты на улицу нагло меня повела
И на улице стала учить поцелуям!
Ты все время, повсюду гонялась за мной,
Ибо знала, что я отказался от страсти.
Но скажи: разве ты принесла мне покой?
Посмотри: я погиб, я теперь в твоей власти!
От любви я отрекся, от страшного зла,
Почему же, скажи, ты меня подвела?
Как цветок на холме, ты сверкнула нарядом —
И влилась в мое сердце губительным ядом.
Приласкай меня так, чтобы я занемог,
Чтоб тебя захотел я забыть – и не мог!
Для чего нам с тобой препираться без цели?
Ты местечко мне возле себя приготовь.
Не нуждаюсь в перинах, в роскошной постели,
Только жарко к груди ты прижми меня вновь!»
«Я подобна певунье из райского сада,
А со мною сова говорит про любовь!
Прочь, ворона облезлая, полная смрада,
Не преследуй меня, я тебя не боюсь,
Я слыву куропаткою золотоперой!
В небе лебедь белеет, а пес – у забора:
Неужели меж ними возможен союз?
Разве может лягушка с любовью и лаской
Обращаться ко мне – куропатке кавказской?
Старый ворон, да как же посмел ты дерзнуть —
Злые когти вонзить в мою белую грудь?
Жук навозный, повсюду слывущий уродом,
Насладиться решил красоты моей медом!
Для чего ты мне нужен, приятель осла,
Сотрапезник ослицы, родившийся в хлеве!
Заревели бы четвероногие в гневе,
Если б я у животных тебя отняла!»
Хоть одно возраженье пытался я вставить,
Но грозила мне камнем: «Не стой на пути!»
Я хотел с убеждением слово добавить, —
Замахнулась она, чтоб удар нанести.
Коль взгляну на нее после этого снова,
Буду я дураком, вот вам верное слово!
Вправду, с крыши смешно разговаривать с той,
Что на улицах любит пленять красотой!
Пусть глаза мои выклюет ворон жестокий, —
Совершил я воистину подвиг высокий!
Разве с крыши с такими ведут разговор?
Им бы только места потемней, закоулки!
Для чего же выходят они на прогулки?
Пусть отсохнет язык мой, погаснет мой взор!
Понял я: лишь такого она бы любила,
Кто считался б знатней короля англичан!
А сама-то, – спросите у всех аульчан, —
Топором обладала, не знавшим точила:
