– По второму лупанём!? – бодро возвестила она, туша об край стола сигарету и нацелено, холодно всматривалась в него, будто испытывала на мужскую прочность к спиртному. – Начинай, а я покурю, – и, засунув в кармашек блузки два пальца, вытащила сигарету.
– Не, честно, как тебя зовут? – заискивающим тоном спросил он.
– Память винцом отшибло? – попрекнула она грубым выговором. – Полька я, чи ты, разве про меня ничего не слыхал? – как-то разочарованно прибавила и продолжала: – Бабка мне проболтала, что Никита с братцем прикатил, поглянь, мол, на него, так вот ты и есть он самый?
– Да. Но во мне ничего путного… – не хотелось Жоре, чтобы Полина поимела на него свои виды, что потом вовек не отвяжется.
– Скромничек? Посмотрим! Значит, про меня не успели натрепать. Ну, давай, Петушок, лакаем по второму – веселей будет, ха-ха! – у неё как-то при этом безумной храбростью сверкнули глаза. Полина ретиво выпила, Жора не торопился, с опаской думал, а что если обопьётся? Она подталкивала под локоть, дотягиваясь свободной рукой, и запускала в него свой вязкий, томный взгляд.
Он смотрел на стакан и бессмысленно кивал головой, не зная, как сказать, что много никогда не пьёт, а то чего доброго Полина примет его за слабака, мол, она женщина, хлещет дай боже, а он, как хлюпик – похуже бабы. Но ещё Жора ощущал над собой какую-то не видимую её власть, будто бы уже был опутан неведомой колдовской силой, которая исходила из её глаз. Рука точно сама несла стакан ко рту, он пил осторожно, через силу, ему казалось, как после каждого глотка голова наполнялась тяжёлым хмелем, и делалось веселей, и он вдруг осмелел.
Потом Жора с недоумённым изумлением смотрел, как Полина вновь наполнила стаканы на третий заход, при этом коротко глянула на него, оценивая по его виду, довольно ли ему последнего? Она заткнула бутыль деревянной пробкой и спрятала её в подполье.
Минуты две она сидела в безучастной позе, как будто тут с ней его вовсе не было…
– Ну чего? – тупо уставилась Полина. – Вроде на видок деловой, а сидишь, как мартышка.
– Не понял, – Жopа кинул на неё притворный, не понимающий взгляд, весь нахмурился и подался назад, точно это хмель его повёл. Разумеется, её намёк здорово кольнул в самолюбие, и в то же время как бы припугнул. Хотя сейчас он насторожился от страха неизвестности, а что же его тут ожидало? Но ещё раньше, когда входил в этот домишко, который хранил следы былых здесь кутежей. Приметы: в банке доверху окурки, пепел, на полу, расплюснутые пробки, семечная шелуха, и стоял прогорклый запах. Причём сама хозяйка этого притончика вызывала брезгливое отвращение, и недвусмысленно склоняла его к близости, чем, видать, тут занималась с первым встречным, подобно ему. А возможно, со своими постоянными партнёрами на этой кровати, от которой разило застарелым потом.
С сосущей тоской Жopa вспомнил Марину, и на него, будто мгновенно повеяло свежим воздухом её нравственной, телесной чистоты. Вот кто был прошлой ночью в его мыслях и грёзах…
В своей двадцатидвухлетней жизни, сколько бы он ни начинал дружить с девушками, всякий раз свидания оканчивались ничем. Эти неудачи Жоpa объяснял своим иногородним происхождением, почему-то было непросто найти отклик у городских коренных красавиц, если они узнавали, что он не местный.
После окончания пэтэу, он безоглядно влюбился в медсестру, будущая акушерка до него пережив неудачную любовь, решила закрепиться на жилплощади молодого строителя, когда находчивый, кавалер, помня о своих былых невезениях у девушек, расписал, что вот-вот получит две комнаты благоустроенной квартиры, лишь не учтя, что ему ещё предстояла служба в армии. А ей сулила разлуку, которая оказалась не по силам её нетерпеливому сердцу и горячему темпераменту, найдя у будущего воина такой же живой отклик своей бойкой натуре. Когда он получил повестку в военкомат, акушерка предложила ему искусственный способ поднятия кровяного давления, чтобы он добился отсрочки от призыва, и тем самым продлил её телесный рай.
