– Я схожу, выберу для тебя накидку. Не для того, чтобы прикрыть платье. Ты выглядишь просто восхитительно! – она бросила на сына осуждающий взгляд. – Осень выдалась теплая, но ночью температура упадет, и ты можешь замерзнуть.
Ободряюще тронув Тьяну за плечо, Осслава вышла из гостиной.
Мару уткнулся в книгу, но по глазам было видно: он не читает.
– Нет, правда, я могу переодеться, – настойчиво повторила Тьяна. – Я не знаю, как одеваются в клубы.
– Не надо, – процедил Медович.
Захлопнув книгу, он снова посмотрел на Тьяну. В глазах не читалось ничего, кроме холодной оценки. Он словно мысленно вписывал Тьяну и ее золотое платье в обстановку клуба. По легкому кивку стало понятно: результат его более-менее устроил.
– Напомни, как вести себя в клубе. Быть сразу грустной или злой? Когда мне можно тебя ударить?
Мару приподнял угол рта, и Тьяна прочитала на его лице: «Не терпится?».
– Хороший вопрос, Островски. Вначале немного повеселись: выпей коктейль, послушай жас. Ты поймешь, когда бить. – Он задумался на мгновение и, склонив голову набок, спросил: – Ты умеешь плакать?
– Представь себе, у меня есть чувства, – Тьяна окатила его ледяным взглядом.
– Я имел в виду, умеешь ли ты вызывать слезы, когда это нужно.
– Не знаю. Не пробовала.
– Постарайся заплакать в клубе. Тогда, думаю, на тебя точно обратит внимание та, кто мне нужен.
– А если не обратит?
– Просто уходи, лови таксомотор и приезжай сюда.
– А если обратит? – Тьяна подняла брови.
– Жалуйся на меня, всячески обзывай и не бойся сгустить краски. А затем внимательно слушай, что тебе скажут.
– Хорошо. – Тьяна опустилась на край кресла; взгляд скользнул по картинам, и она вспомнила о своем портрете. – Думала, «Независимость империи» висит в каком-то из музеев. – Начав издалека, Тьяна кивнула на знаменитое полотно: деву в кольчуге, с факелом в одной руке и коротким древнеосским мечом в другой.
– Да, иногда висит, – равнодушно ответил Мару.
– У твоей матери много картин. Наверху – целая комната, – осторожно продолжила Тьяна. – Откуда они?
– Ты интересуешься искусством? – Мару изогнул бровь.
– Да, – соврала Тьяна. – Немного.
– А я думал, у тебя одни яды на уме, как тот «Кровобег» в часовне.
Метнув в него взгляд-молнию, Тьяна поджала губы. Хмыкнув, Медович ответил:
– Картины на втором этаже – это работы начинающих художников.
– Твоя мать поддерживает молодые таланты?
– Скорее, тех, у кого есть покровители. Попасть в ту комнату совсем непросто, и таланта тут недостаточно.
– Нужны деньги, – мрачно заключила Тьяна.
– Нужны связи, – поправил Мару.
«У Власты их нет. Или она мне не рассказывала?».
– А вот и накидка, – в гостиную вплыла Осслава. – Черная, с агатовыми вставками, отороченная перьями. И… – сверкнула подкладка, – с золотом внутри. Что, скажешь, я опять перестаралась? – она с вызовом воззрилась на сына.
Мару лишь усмехнулся и покачал головой.
– Нам пора. – Поднявшись, он мимолетно обнял Осславу, перехватил накидку и перебросил ее через согнутую руку. – Спасибо, мама.
– Как? Вы не останетесь на ужин? Слишком рано для клубов.
При слове «ужин» у Тьяны крутануло желудок. Перед глазами встали толчонка и индюшатина, отправленные в мусорку, и рот наполнился слюной.
– Мы не голодны. К тому же, не хотим опаздывать. А твои ужины – дело небыстрое. – По пути к двери Мару зачем-то подцепил покрывало, изящными волнами ниспадающее с кресла, и повесил поверх накидки.
