– Тогда в следующий раз. Тьяна, я тебя приглашаю, – с напором произнесла Осслава. – Можешь прийти без Марувия, раз он не смыслит в удовольствиях.
Проглотив чувство голода, Тьяна улыбнулась и кивнула.
– Благодарю. За приглашение и за платье. – Вспомнив про духи, комплименты и теплый прием, не считая револьвера, она тихо добавила: – За всё.
На улице сгустились сумерки, зажглись последние фонари, и дома окрасились уютом горящих окон. Прохлада опустилась на город, но Тьяне не хотелось кутаться в накидку. Мимо неспешно проплыл таксомотор – в надежде на вскинутую руку. Не решившись остановить его, Тьяна посмотрела на Медовича. Он щурился и зевал, прикрывая рот кулаком.
– Поймаем машину?
– Слишком рано для клубов, – Мару повторил слова матери. – Прогуляемся. Через парк. Тут недалеко.
– Тебе не кажется, что я слишком разряжена для прогулок? – возразила Тьяна.
– Нет, ты чувствуешь себя разряженой. Это видно. Тебе надо привыкнуть к одежде. – Взгляд Мару медленно скользнул по Тьяне сверху вниз: он походил на свет фонаря в руке человека, который что-то ищет. – Для нашего плана было бы лучше, если бы ты выглядела попроще, а не… – Медович замял какое-то слово и, хмыкнув, уставился в небо. – Вы с мамой усложнили мне задачу.
– Понимаю, – бросила Тьяна: в голосе прозвучало раздражение, хотя ей не хотелось этого – возможно, в интонации следовало винить голод. – Ты думаешь, в таком виде сложнее изображать несчастную девушку. Я так не считаю. Дело не в платьях, даже не в происхождении. Каждая может стать жертвой.
Мару снова посмотрел на нее, внимательно и долго.
– Я не говорил, что сложнее будет тебе. – Он устремился вперед, туда, где высился кусок скалы в окружении деревьев. И добавил через плечо: – Хотя мне нравится ход твоих мыслей, Островски.
Бессмысленное раздражение схлынуло. Нагнав Мару, Тьяна прямо сказала:
– Мы успеем зайти куда-то на ужин? Я голодна.
– Разумеется. И не «куда-то», а в лучшее место во всем Вельграде.
Тьяна заметила, как дрогнул край медовического рта. Когда она впервые увидела Мару, то решила, что его лицо всегда сохраняет надменное выражение – и ошиблась. Пусть Медович не сверкал зубами, как Еникай, иногда на его губах появлялся намек на улыбку – искреннюю, идущую от сердца. В такие моменты его черты преображались: словно пустые ложбинки в камне заполняла мерцающая вода. Тьяна внезапно подумала, что хотела бы увидеть, как он смеется. Запрокидывает ли голову? Прикрывает ли рот рукой? А может, в этот момент Мару с изумлением и восторгом глядит на собеседника: надо же, ты сумел меня насмешить.
Отогнав странные мысли, Тьяна решила поговорить о насущном.
– Только я… – она замялась: как бы лучше преподнести свое невежество? – Я не разбираюсь в приборах.
– В каких приборах? – Мару бросил на нее слегка озадаченный взгляд.
– В вилках, ложках и ножах. Слышала, в дорогих ресторанах все блюда едят разными приборами. Разве это не так?
– Там, куда мы идем, тебе понадобятся только два. – Он показал кисти рук. – Вот эти.
Мару не обманул и не пошутил. У входа в парк стоял лоток уличной еды – к нему-то они и направились.
Торговка жарила на раскаленной плите драники. Стоило Тьяне почувствовать запах, как желудок заворочался внутри, словно медведь в берлоге. Кроме жареного картофеля, в воздухе витали ароматы бекона и сыра. Рядом дымил большой медный самовар, привлекая любителей горячего чая. Им заведовал мальчонка лет восьми, уменьшенная копия торговки – такой же круглолицый, русый и шустрый. Вряд ли сын, скорее внук. Разливая напиток в плоские пиалы, он ловко цеплял к краям полупрозрачные ломтиками лимона и спрашивал, класть ли сахар или мед.
