Придерживаясь за ящики, он кое-как приподнялся и стал отбивать в валенках что-то вроде чечетки. Ноги удалось немного размять. Но посидел на ящике десять минут, и они опять начали терять чувствительность.
“Я что, так и буду всю дорогу танцевать?”– в отчаянии подумал Долгов.
Он с гневом посмотрел на узкое окошко, раздумывая, не шандарахнуть ли по нему чем-нибудь увесистым. Нет, с этого, наверное, не стоит начинать свою северную эпопею – в лучшем случае засмеют, а в худшем… Кто знает, что за люди работают на здешних буровых.
Когда стало совсем невтерпеж, когда он начал вслух перебирать выражения покрепче, машина неожиданно дернулась и остановилась. Настежь распахнулась дверь, внутрь прорвался ветер, лизнув снежным языком норовистую тушу, прикорнувшую на полу. Из темноты нарисовался крупный сорокалетний мужчина в полушубке и пушистой шавке рыжего собачьего меха. Лицо одутловатое, мясистое, держится самоуверенно. Глаза с нездоровыми мешками смотрят цепко, хитровато:
– Эй, земляк, ты там еще не замерз?– громко, с ухмылкой спросил он.– Перекур! Давай в кабину, как-нибудь уместимся, хоть погреешься маленько. Зовут-то как?
– Долгов Александр Петрович,– пробормотал тот, неуклюже спускаясь по откидной лесенке.
– А я Дидэнко,– протянул он руку.– Олег. А там тоже – Александр. Александрович, значит, тезка твой.
Говоря это, он расстегивал ширинку, пятясь за машину.
“Не больно умен, но говорить любит”,– решил Долгов.
В кабине густой сизой пеленой висел сигаретный дым. Шумела печка, посылая в лицо волны тепла. На сиденье, на полу лежали несколько картонных коробок. Судя по этикеткам, в них банки с помидорами и огурцами. Долгов встрял в узкое место, свободное от этого баночного овоща, повеселел, млея от тепла и дожидаясь, когда отойдут ноги.
Водитель – молодой худощавый парень с крючковатым носом на тонком лице – уже дремал, прислонившись щекой к двери. Впереди под светом фар неотчетливо выделялся белый зимник, который густо заштриховывал сыпавший снег. По сторонам с угрюмой таинственностью замерли ветвистые ели, загораживая собой зловещую тьму ночного леса. Одиноко вокруг и пустынно.
В душу Долгова снова прокралось беспокойство – как в те первые минуты, когда он остался один на перроне. Уж очень крутой вираж закладывала его неспокойная судьба, не оказаться бы в этом жутком кювете, под этими вот угрюмыми елями…
Распахнулась дверь.
– Сейчас перекусим, быстро согреешься,– бодро объявил Дидэнко, втискиваясь в кабину.– А ну, Санек, открой нам баночку тушеночки да скляночку огурчиков, порадуем гостя!
Кемаривший водитель встрепенулся и расплылся в улыбке – открывать баночки-скляночки ему, как видно, нравилось. Затем в его руке, как у фокусника, возникла бутылка. Мелькнула этикетка: “Питьевой спирт”. Долгов забеспокоился, почувствовав, что станут навязывать, а отказаться будет трудно.
– Держи-ка!
Он и рта не успел открыть, как в его руку был вставлен стакан. В следующую секунду в стакан забулькало решительно и бесповоротно – блю-блю-блю!
– Я… вы знаете…– запоздало начал было Долгов, пытаясь вернуть до краев налитый стакан и проливая себе на брюки.
– Ты чего это, Петрович?– изумленно уставился на него Дидэнко.– Нам же вместе работать! Аргумент, конечно, был убийственный, но Долгов еще пытался трепыхнуться:
– Н-не употребляю…
– Ну, ты даешь!– добавил Дидэнко.– А мы что употребляем? Мы же греемся! Север у нас, понимаешь? Се-вер! Холод собачий! Сдалось бы оно нам, если бы не север! А, Санек?
