Когда-то ему казалось, что поэзия появляется только в результате экзотических путешествий. Когда устойчивое состояние повседневности разрушает тот спокойный оптимизм, который граничит с ленью. И правила жизни диктуются негаданными обстоятельствами.
Но очень скоро, побывав во многих местах уникальных красот, он как бы понял, что впечатления затрагивали только нежный слой сознания, а то, что укорененно жило у него раньше, так и осталось невостребованным. Хотя, в общем-то душа была разумно настроена на восприятие чужих идолов.
Огорчительно возвращаться домой ни с чем, потому он привозил ворох стихов, в которых мелькали экзотические названия, даже проскакивали местные словечки, а то и целые фразы, но все это-то старо как мир и только приспособлено к новой обстановке.
Иногда, правда, проскакивала интересная строка, а то и целая строфа. И он пытался понять, временный ли это успех или постоянная победа. И вдруг открывал, что высоколобое слово само по себе не символ умности. И создается впечатление, что в гитару, на которой он собирался играть, поналезли пчелы, и она стала издавать звуки раньше, чем он ударил по струнам.
– Чьи это стихи? – наконец спросил он у Вадима, когда тот спрыгнул с табуретки в объятья Карины Мараховской.
– Ты бесподобен, даже читая эту ерунду! – произнесла она. А Тумасов, видать, стеснялся, что не может ответить на вопрос Евгения, потому как затискан пьяной бабой.
Они отошли в сторонку, и только тогда он произнес:
– Есть в Волгограде поэт Геннадий Куимов. Это его вирши.
– Ну и как они вам? – осторожно поинтересовался Ким, не признавшись, что хорошо знает автора.
– Это – страдание, превращенное в дань, – ответил артист.
– Теперь бы понять, хорошо это или плохо? – настаивал Евгений Иванович.
– Вообще-то, состояние его, конечно, творчески естественное. Он рисует ту, что видит. Вместе с тем все это уходит в реку времени. В его стихах как бы присутствует культ самоубийства. Ибо переделать мир ему не дано, а избыть жизнь по-разному под силу. Потому он больше жертвенник, чем мироненавистник.
Если честно, Евгений почти ничего не понял. Слишком мудрено говорил Тумасов, потому спросил:
– А неприятие бытия может быть продуктом духовной работы?
Вадим задумался.
– Сейчас время одиночек, – сказал он. – А Куимов – поэт общественной мысли. Не он сам бежит, а других понуждает к бегству. На вершине культуры его поэзии, конечно же, памятника не поставят. Но некоторым, как мне, кому близка тема душевного срыва, он близок. В нем как бы присутствует некая руководительная скрижаль.
– А я вам вот что скажу, – вклинилась в разговор Карина. – Нужна сексуальная революция! И чем скорее, тем лучше.
Тем же числом, которым была датирована телеграмма Конебрицкого с вызовом в Москву, был ему довольно странный звонок, тоже из столицы. Ломаный ленью голос произнес:
– Советуем прислушаться к рекомендациям.
Ким было дернулся, чтобы не ехать. Потом пересмотрел комплекс вопросов, которые должен был решить в Москве, и чуть улыбнулся в ус от ощущения предстоящей игры, поехал в аэропорт.
При старой власти неприятная ситуация не была пропорциональна силе конфликта. Абсолютно та же схема переводилась на прикладной вопрос, и все решалось где-то за кулисами, может, даже не имея никаких правовых основ.
Сейчас все стало иначе. И равное партнерство достигается путем неимоверных усилий. Ежели кто-то скажет: «Моя идея нести солидарную ответственность», то можно с уверенностью утверждать, что этот человек рожден надуть и передернуть, и всякое его действо вызывает изжогу.
