– Красиво, правда? – спросила Кима Оломская.
Евгений неопределенно повел головой.
Ему вспомнилось, как вели себя женщины у игровых автоматов. Только устроишься возле железного обманщика, как под твоей рукой появляется мальчишка. Он начинает подсказывать, что надо делать и как. И вот когда какое-то уразумение, наконец, приходит, за спиной появляется некая фея с бокалом в руке.
– О, вы настоящий герой «Пиковой дамы»! – восклицает она, стараясь хоть какой-то выпуклостью, но дотронуться до играющего.
Тот, естественно, оборачивается. Потому как всякая, пусть даже и не очень понятная лесть всегда занимательна и приятна. И почти осознает, что это как раз то, что ему нужно. И обратно они уже уходят вдвоем.
Другая же, коль замечает, что на нее долго не обращают внимания, задает, например, такой вопрос:
– Вам известно, что такое реституция?
Полупоняв это слово, играющий глядит на нее так, словно она обряжена в священнические одежды, и неожиданно получает перевод:
– Реституция – это восстановление. Потому верните вон тот ход.
Глаза чуть приужены, как у той, что на майке, порхают. И потому как они никуда больше идти не собираются, период оседлости завершен.
Кого преследуют шпионские страсти, может заподозрить в ней хитрого изворотливого агента, потому в более зловещей форме рисует концовку этой встречи. Все прочие уверены, что это отросток цветка судьбы, что из памятных им дат они запомнят именно эту, когда она привидением возникла за спиной и сказала знакомое, но непонятное слово.
А тем временем на ту же табуретку, распаленный чем-то ему только ведомым, потому как пил весьма умеренно, взобрался Вадим Тумасов.
Как и всякий артист, он был обряжен в костюм с бабочкой и, несмотря на жару, ни разу не снял с себя этой стесняющей тело одежины.
Он притуманил свой взор и чуть приглушенно стал читать:
Откуплюсь от прошлого любовью
Нестерпимой, как сыновья боль.
Только ты фальшивой своей молвью
Ни души, ни тело не неволь.
– Не буду! – шаловато вставила Карина.
А Вадим продолжил:
Чтоб не отозваться на усладу,
Изведя себя до прежних мук,
До того, что спелой каплей яда
Оборвет сердечный перестук.
Чтобы прежде, чем с природой слиться,
Превратиться в первородный прах,
Я б душе позволил удивиться,
Что прощен во всех своих грехах.
Откуплюсь от прошлого любовью
Настоящей, не такой-сякой,
Не монашкой чахлой в изголовье,
Годной лишь читать за упокой.
Что невещим снам позволит сбыться,
Воплотиться в мудрость вечных тем,
С тем, что счастье – это кобылица,
Что еще не поймана никем.
Но легенда древняя витает,
Над которой ахает народ:
Кто ее насильно зауздает,
Тот, твердят, и дня не проживет.
Потому и не веду погони,
Потому не дерзок и не лих,
И мои отчаянные кони
Прыть свою не делят на двоих.
Откуплюсь от прошлого любовью
Нестерпимой, как сыновья боль.
Только ты фальшивой своей молвью
Ни души, ни тела не неволь.
Пока Тумасов читал стихи, через Кима, казалось, прошли ветреные дни и ненастные ночи, пролились дожди и прошумели вьюги. И на передний план наплывал стойкий образ позиции внутри себя. Он мало кому говорил, что в минуты особого расположения пописывает стихи, такие, к примеру, как эти:
Во грехе я создан, для греха.
Перерыв бумаги вороха,
Понял я безропотно и зло,
Что мне с раем просто не везло.
Вместе с тем он знал, что узок коридор, по которому человек идет к успеху. А разрушительный характер неудач больше является средством, а не целью.
