– Не знаю почему, – сказал он, – а мне на свадьбах и на именинах всегда бывает скучнее, чем на тризне.
Далее он объяснил, что все его существо как бы возражает против заданного веселья.
Евгений на эту тему не задумывался, потому промолчал, а Ярослав продолжал:
– А вы знаете, я пришел к выводу, что песни воспитывают человека. А вы слышите, в нашей-то компании не поют?
Ким кивнул.
– Ясно объяснить ничего особенного не требуется, – продолжил Осипик. – Но как попробовать понять?
Он долго плел, что Конебрицкий не из тех людей, которые в своей отставке склонны винить кого-либо. Ибо он так и остался работодателем. Все идут к нему, чтобы строить свою судьбу. И зря, де, он, Евгений Иванович Ким, живет пусть и не в зачуханной, но провинции, ему стоит немедленно перебраться в столицу, где другой символ борьбы и по-иному видится политический фронт, а жизнь выдвигает все новые и новые программы.
– Правда, – продолжал Ярослав, – сразу высоких должностей реально ожидать трудно, каким-то образом надо учесть, что тут своя специфика и нормы, и, не скрою, жизнь тут строга, как прокурор. И все же колоссальный авторитет того, что ты живешь в столице, давлеет на провинцию.
Ким не возражал. Он вообще умел слушать и этим зачастую выигрывал.
– Я человек далекий от центрации, – тем временем продолжал Осипик. – Мне подавай крайности. Но я знаю, откуда приходят деньги и как найти ту информацию, за которую не надо платить.
Евгений закашлялся.
– Вы готовы это сделать? – быстро спросил Ярослав.
– Нет, – ответил Ким, – я просто хотел узнать, повлияет ли отставка Конебрицкого на его дальнейшую судьбу?
– Ни в коем разе! – вскричал Осипик до неприличия громко. – Экономический рост невозможен без таких людей, как Константин Иосифович. Ведь он в свое время возглавлял специальный институт социального прогноза, защитил докторскую. Кстати, его никто с поста не снимал. Он ушел сам, и это было тяжелым решением, потому как дело касалось оппозиционной партии, вклинившейся в технику расследования товарных сделок страны.
Он едва передохнул и вновь углубился в почти непонятные Евгению рассуждения:
– Основная масса населения не знает, что реальный рынок вправе поддержать только класс собственников, и следующий шаг перестройки как раз и должен быть сделан в этом направлении.
Далее Осипик призывал Кима принять участие в каком-то проекте, в который проникли так называемые «постепенщики», какие явно против шокотерапевтов.
Ким никак не мог отвлечься от того, что говорил Ярослав, потому что почти прослушал, о чем вещал остальному люду сам Конебрицкий. Но его слова были встречены восторженным улюлюканьем.
И в это время на табуретку, что вынесли из кухни, поднялась актриса Карина Мараховская и стала читать стихи:
В самодовольстве нетерпимом,
Где чьи-то верх берут слова,
Живет, рожденная интимом,
Всепостижимость естества.
И каждый думает: «Ее бы…»
И следом каждая: «Вон он б…»
И разом никнут, как амебы,
Средь лабиринтов катакомб.
А, впрочем, разве стоит это
В дальнейшем людям шифровать?
Когда на свете нет запрета,
То лучше в блуде пировать.
– Ей никак нельзя пить, – чуть приклонившись к его плечу, сказала Евгению Шарлотта Оломская. – Никак не поймет, что чужая душа – не жилая собственность.
Карина, видимо заметив, что ее не поддержали другие женщины, натянула на свои груди майку со странным изображением. Там красовалась женщина, вместо губ у которой был, видимо, только что спорхнувший с дерева пыльный листик. А сами губы рядом бабочкой парили около лица.
