Моя языковая практика с каждым днем росла: я узнавала все новые и новые слова, запоминала интонации и уже в первые месяцы начала ловить себя на мысли, что иногда, забывшись, думаю по-немецки. Наблюдая за моими речевыми успехами, Вольфганг как-то сказал:
– Матильда, ты говоришь очень сложно, правильно что ли. Как будто учила язык по книгам. Прислушайся к тому, как мы разговариваем. Постарайся не выделяться, – посоветовал он.
Я приняла критику и стала внимательнее следить за своей речью, стараясь еще больше походить на местных.
Следуя своим домашним привычкам, я каждое утро слушала радио. Правда, здесь, в Германии, восторги диктора вызывали фронтовые успехи немецкой армии, щедро удобренные пафосными словами о геополитических планах Гитлера. Я с нарастающим ужасом узнавала о том, что враг все ближе подходит к Москве, быстро и вероломно продвигается вглубь моей родины, захватывая все новые территории. В моей памяти при этих словах вставали яркие картинки нашей оккупации, и тело пробирала дрожь.
Диктор с восторженными интонациями предрекал полный разгром и скорую капитуляцию Советского Союза. Слышать это было невыносимо: где-то там, на одном из фронтов борется за мир мой отец, в Куйбышеве живет Марийка, а мама… О маме думать было еще тяжелее. Если она жива, то находится в оккупации, или в плену трудится на хозяев.
Очередные восторженные художественные обороты диктора, описывающие великие достижения Третьего Рейха и планы по захвату мира, сменились включениями с крикливых митингов на берлинских площадях, с воплями сотен и тысяч голосов: «Sieg Heil!»15 и надрывной ораторской речью фюрера. Мне захотелось выключить радиоприемник, но за меня это сделал поморщившийся Вольфганг. Похоже, войну здесь ненавидела не я одна.
…В декабре 1941-го тон радиосводок стал меняться: в нем чувствовалось растущее нетерпение от того, что Москву быстро захватить не удается, первоначальные планы рушились, и даже сквозь буффонаду восторгов о героизме немецких воинов ощущалось нарастающее разочарование от затяжных боевых действий. Значит, советские войска удерживают позиции, обороняются, не дают врагу подойти к столице. Слушая радио, впервые – с зарождающейся надеждой – я узнавала о затянувшихся боях, длительных месяцах обороны и с огромной радостью о начавшемся наступлении наших.
Машина нацизма, чувствуя растущее сопротивление, впервые встретив отпор после легких побед, оккупации в несколько дней европейских территорий, произошедших, порой, без единого выстрела, обескураженная отчаянным противостоянием Красной армии, с удвоенным усилием раскручивала свои механизмы, отправляя на войну все новые мобилизованные силы. Я часто наблюдала, как по центру города ровными колоннами шли все новые и новые полки будущих солдат. Они направлялись на фронт – убивать наших ребят, и осознавать это было невыносимо. Кто-то из них мог выстрелить в моего отца, моих одноклассников, моих соседей… Но солдаты все шли, их было так много, как будто этот поток не иссякнет никогда.
Я смотрела на лица провожающих их горожан, но восхищение и восторг были написаны далеко не каждом из них: скорее беспокойство от того, что война никак не закончится, требуются все новые ресурсы, а, значит, мобилизовать в скором времени могут и их подрастающих детей. Малыши же воспринимали размеренный строевой шаг колонны, скорее, как диво, способное развлечь в небогатой событиями провинции.
