Вольфганг провел экскурсию по своим немалым фермерским угодьям, полям, хозпостройкам, показал дом и домашнюю скотину. Он был внимателен и терпелив. Хозяин с радостью отметил, что я быстро все схватываю и без промедления осваиваюсь. Днем меня познакомили с хозяйскими четырьмя детьми: шестилетним Гельмутом, восьмилетней Софией и четырехлетней Анной, а в кроватке сидела пухленькая и улыбающаяся полугодовалая Гретхен. Немецкие дети отнеслись ко мне так же добродушно, как и их родители, увлекли в свою игру, не желая отпускать, даже когда мне пора было приступить к другим обязанностям по дому – стирке и уборке.
За первый месяц в семье Виц я совершенно освоилась. Нормальная еда и спокойная обстановка сделали свое дело: я стала выглядеть менее истощенной, неестественная худоба проходила, появились силы работать. Только волосы продолжали седеть, и с этим ничего невозможно было поделать.
Теперь вместе со всеми я соблюдала заведенный в этой строгой католической семье распорядок, работала на совесть, привыкла следить за временем, как и мои пунктуальные практичные хозяева. Меня поразил их строгий уклад: все было подчинено традициям, заведенным, по моим предположениям, еще родителями хозяев, а, может, их бабушками и дедушками. Вольфганг и Мария много работали, приучая к труду и детей, перед каждым приемом пищи – обязательная молитва. Старшие ребятишки, кроме обязательного похода в школу, в определенные часы читали религиозную литературу, а в воскресенье, когда вся семья отправлялась на службу в церковь, то брали с собой даже полугодовалую Гретхен. Выходить в воскресенье разрешалось и мне. И хоть церковь я не посещала – не католичка, но в эти моменты я была свободна, и тратила это время, чтобы познакомиться с городом и новым для меня образом жизни среди немцев.
Вольфганг и Мария быстро ко мне привыкли и без опасения отправляли в город за покупками и по другим поручениям. Мое знание немецкого и здесь сослужило хорошую службу: торговцы в местных лавочках быстро меня запомнили, спрашивая «как дела» и «как я поживаю», передавали в руки продукты, которые мы не выращивали, хлеб и ткани. Мария хорошо шила сама, и в покупке вещей мы не нуждались. Местные звали меня «Матильда» – это имя было им близко и знакомо, а о русском ко мне обращении и национальности я по совету хозяев не распространялась. Мария же взяла за привычку, выходя в город по делам и встречаясь с соседями, старательно распускать слухи о том, что у нее в доме живет и работает «девочка-немка из России».
За первый месяц моей жизни в Хёкстере я имела возможность на собственном опыте убедиться, насколько немцы разные, и как неодинаково они относятся к пленным. Работник хлебной лавки Карл Беккер встречал всех с улыбкой – не важно, пленные к нему заходили или свободные. Он вежливо кланялся, спрашивал о жизни, а подросткам, которые приехали со мной в том самом эшелоне, старался выдавать побольше ароматных горячих булок со словами «излишки оставь себе», заговорщически при этом улыбаясь. Вежливой и кроткой в общении с нами была и фрау Шрёдер, у которой я покупала ткани, она же была и первой в городе портнихой. А вот сапожник Вилли Ланге всегда что-то недовольно кричал и ругал по любому поводу. Могу себе только представить, каково это работать у такого человека: уверена, на своего пленного он не только повышает голос, но и бьет.
