– Если честно, у меня впечатление, что я всё время был в движении, – проговорил он, не открывая глаз. – Я часто перемещался, жил в разных местах, общался со множеством людей, но нигде надолго не задерживался. Будто искал что-то, сам не понимая, что именно. И вот теперь в голове каша: то ли это было в реальности, то ли приснилось. Вдруг замечаю, что не могу назвать точных адресов, не могу вспомнить имена друзей, хотя убеждён, что у меня были друзья. Странно, да?
Антуан нахмурил брови, внимательно разглядывая Луи:
– У меня такая же проблема, если честно. Меня часто спрашивали: «Где ты пропадал?», а я отмахивался: «Ну, работал, изучал философские тексты, писал какие-то статьи…» Но, чёрт возьми, где эти статьи, где результаты моей работы, где всё то, о чём я когда-то думал и что хотел осуществить? Не могу представить ни одной конкретной детали.
– Может, мы просто старыми становимся? – слабо усмехнулся Луи, хотя внутри чувствовал, что дело не в возрасте. Что-то здесь совсем не сходится.
– Тогда нам бы хватило сил вспомнить хотя бы что-то, – заметил Антуан. – А получается, что у нас двоих похожий феномен: словно жизнь проходила мимо нас, а мы были лишь наблюдателями. Или… может, так устроена память, что она вытесняет то, что не имеет для нас решающего значения?
– И что же тогда имеет решающее значение? Наша встреча? Наши старые философские разговоры? – спросил Луи, и в его голосе промелькнула нотка растерянности. – Выходит, единственное, что остаётся по-настоящему значимым, – это то, что мы здесь и говорим друг с другом?
– Может быть, так и есть, – Антуан покрутил бокал, глядя, как редкие отблески лампы играют на тёмной поверхности вина. – Иногда мне кажется, что все прошлые моменты были лишь прологом к этой встрече, к этому разговору. Словно мы должны именно сейчас вывести какой-то итог. Но какой?
– Я уже не уверен, что нам нужен итог, – признался Луи. – Может, мы просто должны продолжать этот диалог, разматывая клубок вопросов. В этом и есть сущность настоящей философской беседы – не прийти к ответу, а расширить границы понимания.
Они переглянулись, и Антуан тихо засмеялся:
– Как же я соскучился по этому твоему идеализму, Луи. Ты всегда верил, что философия – это нескончаемый путь, а не попытка доминировать с какой-то «истиной в последней инстанции». Помнишь, мы спорили с ребятами в университете, когда они твердили: «Истина существует, просто мы её не видим», а ты говорил: «Истина – это процесс, меняющийся вместе с нами»?
– Отчётливо помню. Тогда нам было лет по двадцать, и мы хотели доказать всему миру, что можем переиграть его на интеллектуальном поле, – Луи усмехнулся, откинув прядь волос со лба. – Забавно, а теперь мы сидим и вспоминаем то время почти с ностальгией. Хотя мы не такие уж и старики, но…
Он не закончил фразу, потому что вдруг внутри шевельнулось смутное воспоминание – о том, что сколько лет ему на самом деле? Почему он не может сходу ответить? И почему не уверен даже, сколько лет Антуану? Они вроде бы ровесники, но отчего возникает чувство, что эти «возрастные» понятия потеряли для них всякую определённость?
– Но всё-таки, – проговорил Антуан, словно уловив его мысль, – мы не такие молодые, как были когда-то. И пусть мы не ощущаем возраста так остро, но в нас нет прежней беззаботности. Может, именно поэтому разговоры стали более глубокими, а ощущение времени – более призрачным.
