Жалеешь? – потом собственным засей;
Комкуется? – в свои укутай корни;
Воды не держит? – сам ложись на склоне…
Тогда, тогда кричи: как больно ей!
И, кисточкой зализывая раны,
Не забывай проветривать карманы…
Простите, верно, скучновато вам?» —
К Марии повернулся на мгновенье.
Подул на пальцы. Холодно рукам.
И замолчал. Его обыкновенье.
Григорьев презирал чужое мненье
Из ненависти к болтовне, словам;
Но, ежели в беседе остановка,
Смотрелся неуклюже и неловко.
Схватилась грязь. Шагаем, как по льду.
Чуть ветерок – Андрюха вздёрнул ворот;
Уже с собой и с нами не в ладу,
Махнул рукою: мол, мотайте в город,
Попутку хомутайте, я – пойду…
Метнулся к дому – строен, грустен, молод.
В калитке у ворот стояла мать,
Уставшая его удачу ждать.
В дороге Маша вдумчиво молчала:
Молчала до развилки – в «Москвиче»,
И грузовик вихлястый, как мочало,
Молчание развил в другом ключе;
И в электричке, постояв сначала,
Уснула тихо на моём плече…
И лишь в Москве, прогулку подытожив,
Сказала вдруг: «А ничего… художник!»
Не верю я долготерпенью
И канцелярской скуке зим.
Учусь мгновеньем жить одним.
Рад солнцу. Наслаждаюсь тенью.
Уставший, радуюсь безделью,
Но и от дела не бежим.
Кто жить мгновеньем не умеет,
Монахов постных не умнее.
Взирает издали на жизнь
И, пребывая за чертою,
Стыкует прошлое с мечтою,
Сам расщеплён, как всякий «шиз».
Кричит мгновенью: «Отвяжись!
Что мне одно, когда со мною
Десятки, сотни тысяч лет?..»
И верит сам в подобный бред.
А между тем, в конечном счёте,
Не бесполезен этот крик.
Мечтатель! Только и живёте,
Когда ругаете сей миг.
А грусть в нежнейшей позолоте
И перечень заумных книг —
Не больше, чем предмет престижа.
Диагноз? Умственная грыжа!
Эрзац для вялого ума,
Элениум для нежной лени —
Тома кладёте на колени
И, проникая в закрома,
Где тлением пропахла тьма,
А суть отвыкла от корений,
Несчётным кормитесь зерном,
Тучнея, как румяный гном.
Но, распухая, не растёте,
Хотя и узок воротник.
Читатель! Только и живёте,
Когда выходите из книг —
В текущий час, в насущный миг,
Враждебный скуке и дремоте.
Для времени заминка – смерть;
Оно должно скакать! Лететь!
«Советует, а пишет книгу, —
Резонно возмутитесь вы. —
Такому верить? Накось фигу!..»
Признаюсь – грешен, вы правы!
Подвержен строчечному игу,
И канитель из головы
Вытягиваю в те минуты,
Когда глаза – мечтою мутны,
Когда оборванная нить
Обязывает к остановке
И сил нехватка, чтобы жить,
И недостаточно сноровки,
Тогда на переподготовке
Учусь дышать, учусь ходить.
Гривастое ерошу темя,
Пишу… И нагоняю – время!
Моё мученье – в прошлом, а теперь
Стать энциклопедистом не мечтаю.
Едва до аттестата дотерпел:
Сложенье, умноженье, вычитанье
И школьных четвертей четвертованье…
Зубрёжка – как жевать зубами мел —
Отбила разом к чтению охоту:
Едва за книгу – и кувырк в дремоту.
С чего бы я о книгах? Дело в том,
Что Маша, ресторанами наскучив,
Решила, что я мог бы стать получше —
С пустою головой, но полным ртом.
Осла тянули в грамоту за уши,
Не перестал, упрямец, быть ослом;
А у меня – всё Машенькина милость —
От чтения лицо лишь удлинилось.
Я тоньше стал, однако, не умом,
Вдыхая книжный чад библиотеки;
Премудрость непреложная вовеки:
Родились дураками и помрём.
Над буквами напрасно горбил веки,
Куда приятней преуспеть в ином:
Салфетка – на коленях, морда – глянцем,
А Гегеля оставим гегельянцам!
К чему за силлогизмами плестись?
По словарю метаться бестолково?
Цилиндра взмахом – иллюзионист
Без часиков ручных оставит снова.
