Воздух стал ледяным и густым, как кисель. Людвиг впервые почувствовал что-то, похожее на страх. Не перед загробной карой, а перед этой немой, навязчивой реальностью их присутствия. Они ощутимо мешали дышать.
Он схватил свой топор – привычный, надежный, единственный источник уверенности. Но рука дрогнула. Он увидел в толпе призраков лицо вчерашнего бунтовщика, юношески-дерзкое даже в смерти. Людвиг выбежал из сарая, топор тяжело свисал из руки. Дождь хлестал по лицу. Он задыхался. Куда бежать? К судье? Тот лишь пожмет плечами. К священнику? Смешно. Его мир – монеты, топор, семья – трещал по швам под тяжестью этих безмолвных свидетелей.
Палач пришел к реке, черной и бурной после ливня.
Вода несла щепки, мусор, чьи-то соломенные башмаки. Людвиг стоял на обрыве, глядя в пенящуюся темноту. Топор в его руке был холодным и чужим. Вот он, мой хлеб, подумал он с горечью. Вот мои навыки. Без него – я ничто. Марта и дети… Он представил их испуганные лица, пустой котел над очагом, умирающего без лекарства сына…
И тогда он услышал шорох. Не призрачный – живой. Его старший сын, семилетний Карл, стоял в нескольких шагах, завернутый в дырявый плащ. Глаза ребенка, огромные и темные, были прикованы к топору в руке отца, а потом – к пустому, казалось бы, месту рядом с Людвигом. Карл смотрел туда с таким понимающим, почти взрослым ужасом, что Людвиг понял: сын видит призраков. Видит то, что всегда видел только он.
Людвиг посмотрел на топор.
На наточенную до бритвенной остроты сталь, на рукоять, впитавшую пот и кровь поколений палачей. Инструмент и одновременно проклятие его рода. Единственное наследство, которое он мог оставить сыну в этом жестоком мире.
Тишина натянулась, как струна. Даже река казалась притихшей. Людвиг взглянул на Карла, потом на невидимую для других толпу призраков, стоявших рядом. Он увидел не просто жертвы – он увидел судьбу. Цепь, где он был лишь звеном, но звеном необходимым. Звеном, которое могло разорваться.
Он не сказал ни слова. Просто резко, почти отчаянно, замахнулся и швырнул топор в черную пучину реки. Тяжелое железо нырнуло с глухим всплеском и исчезло, унесенное стремительным течением.
Карл ахнул. Людвиг почувствовал, как ледяное кольцо призраков вокруг него дрогнуло и начало таять, растворяясь в дожде и ночи, как соль в воде. Они уходили, не оборачиваясь, уносимые тем же потоком, что и топор.
Последним ушел призрак казненной за колдовство девушки.
Она задержалась немного дольше остальных призраков и особенно пристально посмотрела на палача. В её взгляде не было осуждения или злости, только… понимание. Взгляд палача и его жертвы пересеклись и палачу впервые в жизни стало стыдно. Стыдно за свое равнодушие и его кровавый труд. Призрак девушки, словно что-то поняв или увидев, молча кивнул палачу и ушел вслед за остальными. Осталась только пустота, свист ветра и мелкий, назойливый дождь.
Людвиг обнял сына, прижал его мокрую голову к своей груди. Он не знал, что будет завтра. Не знал, как будет кормить семью и лечить младшего. Знаний у него не было – только сильные руки, привыкшие к тяжести, да наука как быстрее лишить человека жизни. Может, станет грузчиком? Или могильщиком? Страшно. Голодно. Безнадежно.Людвиг подошел к сыну, встал перед ним на колени прямо в грязь. Руки его дрожали, но не от холода. – Папа? – прошептал Карл, глядя на пустые руки отца и на реку. – Топор… как же мы…
