– Бедняжка! Как же он сейчас смешон и жалок?! Полная потеря чувства собственного достоинства! Я до такого позорища и самоунижения никогда не опушусь! Слабак! Ему надо срочно заткнуть рот, чтобы не позорился! – решил Кочет, решительно, чуть ли не грубо, перебив Виктора.
– «Вить! Подожди, помолчи! Слушай, что тебе говорят!» – дёрнул он за рукав товарища по несчастью.
И тот замолчал.
А Платон это сказал и сделал не случайно, имея целью сначала дать Арустамову до конца высказаться, а потом действовать по обстановке.
А тот, почти до смерти напугав оппонентов, продолжал стыдить их, теперь апеллируя к надеждам их родителей и к их испорченным жизням.
– «Так если вас отчислить с соответствующей формулировкой, вас никогда и ни в какой институт не примут, будь вы хоть семи пядей во лбу, хоть круглыми отличниками и признанными гениями!?» – продолжал он.
Платон молча и с поддельным вниманием слушал Арустамова, краем глаза следя за Саторкиным, который до бледнел, то краснел, то зеленел, а то чуть ли не падал в обморок.
Наконец Арустамов снизил накал и дал слово державшемуся Кочету:
– «Ну, скажите, что-нибудь в своё оправдание!».
– «Христофор Артемьевич! Вы абсолютно правы!» – попытался сначала Кочет «возглавить табун взбесившихся лошадей».
В этот же момент Виктор с ужасом взглянул на Платона, уже открывая свой возмущённый несправедливостью рот. Но, из-за опять возникшего заикания, не успел – Платон опередил друга.
– «И если бы мы были действительно виноваты, то нам тогда точно нет прощения! – продолжал он свою психологическую задумку – Но всё дело в том, что и мы, и наша преподавательница стали жертвами случайного стечения обстоятельств! Нам даже в голову никогда бы не пришло хулиганить или кого-то оскорблять! Этого нет даже в наших взаимоотношениях!? Мы же не дети, а взрослые люди?!
Но мы, конечно, приносим свои самые искренние извинения и вам и нашей преподавательнице! У нас ведь не было злого умысла! И даже не было вообще никакого умысла!
А кульминацией конфликта явился взрыв смеха у наших товарищей-студентов после моих слов. А я всего-то сказал, что моя фамилия на букву, «Ко» потому, что хотел всего лишь помочь понять мою редкую фамилию, не расслышавшему её преподавателю, после того, как меня попросили её назвать опять, после того, как её уже только что называли!?
А до этого Виктор, по простоте, как флегматик, спросил: «Моя-то? Саторкин!». И опять не от какого-либо умысла, а от заикания! Он даже не сразу встал, чтобы подавить его! И это уже тогда ещё вызвало смех!
А ещё до этого мы вчетвером опоздали, так как в первый раз не сразу нашли аудиторию! И когда мы с разрешения преподавателя гуськом входили, друг за другом, то это уже тогда почему-то вызвало смешки некоторых студентов?! А до этого у всех было вообще очень хорошее после каникулярное настроение! И ничто не предвещало такого конца!?» – постарался объяснить Платон, «поворачивая, возглавленный им, табун взбесившихся лошадей в нужном ему направлении».
И тут он, даже близорукий, увидел смех в глазах Арустамова, и даже, что его лицо смягчило своё поначалу суровое выражение.
В этот момент и Виктор хотел что-то добавить от себя, но Платон опять одёрнул его, на этот раз за полу пиджака. И тот осекся. Но зав. кафедрой успел заметить порыв Саторкина и, обращаясь уже только к нему, спросил:
– «А вы подтверждаете слова вашего товарища?».
