Читать онлайн Муса Мураталиев - Молодой тынар

Подростковая проза.

Теги: детская литература.

Возрастной рейтинг: 12+ 16+

Муса МУРАТАЛИЕВ

ПРИКЛЮЧЕНИЕ МОЛОДОГО ТЫНАРА

ПОВЕСТЬ

…Жил на свете молодой тынар1.

И никто его не знал: совсем тот молоденький был.

Только-только мать выпихнула птенца из гнезда, отправляя в первый полет, и пролететь-то соколенок успел всего ничего, до сучка ближайшей сосны, а посмотрел оттуда вверх и он уже чужой.

Соколиха потом изо всех сил стала выпихивать другого птенца, но тот покидать гнезда упорно не желал.

Отец нахохлился, сидя на краю свитой из прутьев корзинки, строгий, но безучастный, а молоденький видел и слышал возню матери и брата.

Ему захотелось вернуться в родное гнездо – сдержался и нахохлился тоже.

Все равно соколиха не дала бы ему приблизиться, вылетела бы навстречу отогнать подальше.

Сын стал чужим для нее.

Молодой тынар полдня так и просидел на той сосне.

И все следил за тем, как бестолково возилась мать, уже чужая, и младший брат, тоже будто чужой.

Наконец отцу, видно, надоела эта возня: резким взмахом крыльев он взмыл вверх, так что гнездо заходило ходуном, и завис на мгновение прямо над молоденьким, что сидел на сосновом суку.

Пронзительно глянул, призывно.

Легкость отцовского взлета, проворность и быстрота – был рядом, а вон уже там, над шатром сосны, вон уже удаляется за деревья – удивили.

И молоденькому захотелось так же, без натуги, взметнуться и полететь.

Он напружинился, съежился весь, как обычно делала перед взлетом мать, но остался на месте, вцепился в сучок – ведь никто не подтолкнул, его на сей раз.

Неожиданно для себя вдруг расцепил когти-пальцы, а когда начал падать вниз, крылья сами раскрылись, и он почувствовал нужную опору в воздухе.

Летит!..

Быстро ощутил он и неудобство от неуправляемого полета, тяжелым вдруг стало тело.

Испугавшись наплывающей в глаза землей, устремился опять к сосне.

Вот тут можно сесть.

А как?

Подобрать все перья, и маховые, и кроющие, вытянуть их вдоль тела, сжаться – так всегда делала мать, когда возвращалась с добычей к птенцам и садилась на край гнезда, так и сын ее сделал.

Вышло легко и просто.

Опустил обе лапы на ветку, растопырил пальцы, ощутил подушечками пальцев холодок сосновых игл.

Ай! Все вокруг покатилось куда-то вниз.

Замахал, замахал крыльями соколенок и сообразил, что веточка оказалась слишком тонкой для него.

Никто еще не учил его выбирать ветку по себе, а теперь ветку.

Молоденький отпустил ненадежную опору, перемахнул на сухой обломанный сучок, что торчал прямо из ствола.

Подушечки пальцев под нетвердыми еще коготками почувствовали гладкую твердость сучка.

Точно прутья в родном – нет, чужом уже – в гнезде.

Тяжесть тела сучок выдерживал, и молоденький успокоился.

Надо лететь за отцом, но кто же его подтолкнет?

Не зная, как быть, соколенок замешкался, хоть глаза уже горели нетерпением.

Хотелось видеть отца в воздухе, лететь рядом – крыло в крыло.

Да сейчас-то отец вон, где, дальнею точкой виден.

Разве его догонишь, не зная всех премудростей полета?

Тут и оттолкнуться – совсем не пустяк…

От стыда и отчаяния соколенок заскользил было вниз, но крылья, будто сами собой раскрылись.

Он летит, он летит!

Все, оказывается, просто: падай и взлетай, падай и взлетай, поднимайся.

И еще долго будет он падать, чтобы взлететь…

Отца он, конечно, не догнал, а к матери не захотел, возвращаться.

В первый самостоятельный день каждый недолгий полет сменялся длительным, в несколько часов, отдыхом.

С ветки новых деревьев осматривался молоденький, приходил в себя.

Бояться ему было некого, да он и не знал страха.

Есть ему пока тоже не хотелось: еще утром, с первыми лучами солнца, мать скормила птенцам целого зайчонка.

Длинноухий отчаянно пищал, трепыхался, но удрать не мог: мать не выпускала буяна из своих когтей, а клюв до поры до времени в дело не пускала – братья-близнецы должны были покончить с зайчонком сами.

И, как всегда, первым напал на него он – тот, кто первым оставил затем и гнездо.

Братишка все метался, подпрыгивая бестолково на дне гнезда, цепляясь коготками за прутья, а он сразу вонзил острые когти в мохнатую мякоть, почувствовал, как им стало тепло; и клюв его раскрылся, застыл, обнажив плуг образный язычок, – ого, какой вкусной была эта мякоть, ее можно было заглатывать прямо вместе с шерстью!

Но по закону тынаров надо все же было подождать, пока мать отпустит зверька – полуживого, но отпустит.

Наконец и брат оказался грудь в грудь с зайчонком.

Матери важно было дать своим птенцам возможность ощутить живого зверя, пробудить в них охотничий азарт.

Соколы знают: перед ними, владыками неба и гор, беспомощна, беззащитна вся живность, копошащаяся на земле.

Пусть знают и соколята: лишь им дана сила и власть, лишь им…

В свой первый самостоятельно прожитый день молоденький сел однажды на макушку колкого куста арчи.

Очень неудобно было и непривычно: кисточки-вершинки веток покалывали хвост и брюхо, как ни старался он избегать прикасаться к кусту.

По закону пернатых ничто чужеродное не должно дотрагиваться до тебя.

Но что ж делать?

Бывает, что надо и потерпеть.

Молоденький сходу установил равновесие.

И, не обращая внимания на легкие уколы в живот, поднял голову.

И опять заметил он летящего отца высоко в небе.

Тот нес в когтях какую-то птицу и летел в сторону гнезда.

Молоденький знал, для кого отец старается – все для того, бестолкового.

Вдруг сильно и остро захотелось свежего мяса.

Да так, что мелькнуло желание напасть на отца, отобрать птицу.

Он даже выпрямился весь, собираясь с духом.

Но отец был далеко-далеко.

И тогда молоденький неожиданно для себя защелкал яростно и страстно:

–– "Тцок! Тцок!" – чтоб привлечь внимание к себе.

Отец, конечно, видел сидящего на можжевельнике сына, видел – и безучастно продолжал свой путь.

Полететь бы за отцом туда, в небо, показать, что нельзя, нельзя же так быстро забыть его, нельзя, ведь та птица должна быть предназначена и ему.

Рывок, он съезжает вниз, но взлететь не может. Крылья распластались по можжевеловым веткам, падение затормозилось.

Не с каждого места взлетишь!

Он рванулся было снова, еще раз, наконец, пособирал крылья, нахохлился и остался сидеть на прежнем месте.

Отца в небе уже не было видно…

С тех пор, с того самого дня, молодой тынар и живет один.

Куда прилетел, там его дом.

Дерево подходящее выбрал, долетел, сел под густым шатром веток на такой сук, чтоб тело выдержал, да на таком удалении от ствола, чтоб при взмахе потом ничего не помешало, – вот тут и ночуй. Улетит с этого места и сразу забудет о нем.

По закону соколов только то и существует, что находится в поле твоего зрения, только те птицы, звери, деревья…

На рассвете молодой тынар проснулся, распушил, встопорщил перья – дал воздуху омыть тело.

Так надо делать перед утренним полетом.

День оказался прохладней, чем обычно.

Рассветный воздух вызвал озноб, и соколик с шумом встряхнулся.

Пособирал одно за другим перья, прижал их поближе к телу.

Ловко приподняв кустик хвоста не запачкать бы его, выстрелил за ночь застоявшимся сгустком.

И тотчас почувствовал щемящий голод: желудок был пуст.

Лететь!

Теперь молодой сокол мог взлететь в любой миг, даже если его потревожат глубокой ночью.

Ему вообще легче было находиться в воздухе, чем на земле, когда наваливается вся тяжесть тела и цевки, будто прилипают к траве.

Летал же он часами.

И чем дальше надо было лететь, тем больше это нравилось.

Вот и сейчас: только вспомнилась сладкая свобода полета, как одним взмахом крыльев соколик уже оттолкнулся от шершавой ветки, на которой нынче пришлось переночевать, и весь окунулся в утренний воздух.

Легкость переполняла молодую птицу, словно пела в горле, лапы с острыми когтями сами собой прижались к брюшку – во время полета они отдыхают, а тяжесть тела переносится на предплечья.

Тугой струной натянулись мускулы лопаточных перьев, сошлись с обеих сторон в одной точке на спине, а это для настоящего сокола тоже отдых.

Соколик уже умел расслаблять в полете ту или иную часть тела: отдыхало туловище, когда работали крылья, а на земле приходилось трудиться ногами.

В мгновение ока соколик взмыл над огромным темным тополем, в шатре которого, прилетев вчера в сумерках, он остался на ночевку. Весело клекотал:

–– "Тцок! Тцок!"

А откуда-то снизу и сбоку, из-за дерева, донесся до него схожий клекот.

Сделав большой круг над макушками нескольких деревьев, соколик выдвинул чуть-чуть плечевые перья правого крыла, и тотчас линия полета изменилась, круто пошла вниз направо.

Со вчерашнего дня он ничего не ел.

Нутро протестовало, требуя свежего мяса, пусть с коготь, больше не надо.

Он тогда сможет терпеть несколько дней без пищи, но сегодня свою долю живого, свежего мяса хотел взять.

В лесу соколу поймать что-нибудь не просто.

Чтобы пасть камнем, бить наверняка, нужен простор, свобода движения, а какой там простор под шатрами деревьев, в гущине застойной травы!

Лес помогает своим спастись – это он понимал.

Но туда, где за лесом открываются многочисленные холмистые просторы, где во впадинах травка низкорослая и потому не мешает пугливым куропаткам, а на ровных местах за холмами трава хоть и погуще, туда не раз уже летал соколик, когда голод становился нестерпимым.

Там всегда можно было застать кого-нибудь врасплох.

И на этот раз молодой тынар рассчитывал на успех.

Немного прошло времени с тех пор, как живет он самостоятельно, в одиночестве, но успел свои острые когти и клюв-крючок опробовать почти на всех зверьках и птицах, что недавно еще мать и отец приволакивали птенцам в гнездо.

Соколик наслаждался свежей темноватой мякотью утки или фазана, сизоватой плотью степного голубя, горлицы или дикой горной индюшки; ему нравились и жирные сурки, и постно-нежная, без капающей крови зайчатина.

С высоты пространство было похоже на громадное выгнутое, приближенное краями к глазам гнездо.

Соколик воспринимал и широкие – темные для него пятна зеленых лесов, и – отдельным бесцветным рисунком – каждую травинку, каждую букашку.

Зоркие, бдительные глаза его, окаймленные светлой полосой, не различали цветовых тонов, но видели одновременно и ранних бабочек чуть ли не над землей, и – выше их – птичью мелюзгу, и даже мошек, вьющихся с утра над кустарниками, рассеянными по холмистым местностям…

Искать надо подходящую пищу, чтобы разом наесться на целый день.

Съедобней, повкусней и на точно рассчитанном – для стремительной безошибочной атаки – расстоянии.

Глазомер его не подводил.

Выбирал он только тех, кого наверняка мог схватить.

Случались ли промашки?

Пока нет.

Коли чувствовал молодой сокол, что добыча то ль попадет ему в когти, то ль уйдет от него, на риск и лишние усилия не шел.

Пролетал мимо, будто и не примерялся.

Но, когда уж ведал внутренним, врожденным чутьем, что в живую цель можно вонзиться мертвой хваткой и смять ее, не медлил и мига: весь сжимался, сводил лопатки, собирал оперение так, чтобы кончики самых длинных перьев ложились на слегка растопыренное надхвостье и вытянутый хвост-руль, и молниеносно метко, неотвратимо падал на дичь.

От быстроты падения по-особому устрашающе свистели крылья, каждое перо хвоста пело звонко и весело, будто труба…

Соколик перелетел через лес, как только первые лучи солнца показались из-за гор.

Безлесные склоны по утрам всегда виделись белыми.

И над склонами все обнаруживалось четко, словно зимой на снегу.