Она не ждала, что подруги поймут. Уже не нуждалась в объяснениях. Она дышала по-другому. Смотрела – иначе. И мир, будто заметив это новое дыхание, начал отвечать. Не громко, не сразу. Но точно – с лёгкой, почти интимной взаимностью.
Сегодня, проходя мимо старой полки, Нина невольно остановилась. Там стояла фотография – он смотрел оттуда чуть искоса, с привычной улыбкой, будто вот-вот скажет: «А ну-ка, не грусти. У нас ещё грибы не собраны.»
Он всегда был таким – светлым, живым, настоящим. Мог поднять с тротуара стекляшку и смотреть сквозь неё на небо, как будто нашёл волшебный фильтр от тоски. Он не был богат, но был щедрым. Не деньгами – собой. С ним мир казался другим. Они могли часами ходить по лесу, обсуждать книги, ловить закаты, сидя на упавшем дереве. В те моменты она забывала, что была молчаливая, скромная. Он открывал её. Он был её зеркалом, в котором она впервые увидела свет внутри себя.
Может быть, именно поэтому после его смерти всё стало иначе. Даже дети казались далекими. А внучка… только с ней Нина позволяла себе быть той, кем её когда-то сделал он – чуткой, внимательной, живой.
Сегодня она впервые позволила себе подумать не о боли, а о свете. И этот свет – был он.
Нина сидела на диване, укрытая старым шерстяным пледом. В комнате было темно. На коленях – телефон, в наушниках – голос её внучки.
«Привет, бабуль. Я в бегах, как всегда. На работе завал, не высыпаюсь совсем. Но всё нормально. Всё хорошо. Ты только не волнуйся, ладно? Люблю тебя».
Запись была короткой. Но Нина нажимала «повтор» снова и снова. И каждый раз замечала то, чего не слышала прежде: как дрожит голос на слове «нормально». Как будто Анна делает вид, что всё в порядке, но внутри – усталость, тревога, натянутая пружина.
Она выключила запись. Сняла наушники. Посмотрела в окно. Там, за стеклом, качались ветки, и капли дождя стучали по подоконнику в том же ритме, что и её мысли.
– Ты сильная, моя девочка… Но, может быть, и тебе иногда хочется, чтобы рядом была не просто бабушка, а просто – кто-то.
Нина встала. Медленно, с усилием, но в этом движении уже не было сомнений. Только решимость, чуть приглушённая годами. Она подошла к старому столу, покрытому лёгкими царапинами и отпечатками чашек – таким родным, таким своим. Открыла ящик, достала потёртую записную книжку, ту самую, где на первых страницах – телефон мужа, теперь выцветший, как сама память.
Между страниц был спрятан лист плотной бумаги. Она вынула его, расправила уголки, взяла ручку. Сначала просто подержала её в руке – как будто прислушивалась, не перебьёт ли кто-то её намерение. Никто не перебил. Тогда она начала писать. Медленно, печатными буквами, почти шёпотом – но уверенно.
«Аннушка, я просто рядом. Не для вопросов. Не для советов. Просто рядом.»
Она перечитала. Сложила письмо пополам. Положила в конверт. Уже хотела запечатать, но вдруг остановилась. Что-то в этом казалось слишком сдержанным, сухим. Почти официальным. Она вынула лист, задумалась, прикусила угол бумаги и приписала ниже, как бы между делом, но с улыбкой:
«Я всё ещё умею печь твои оладьи. А ты?»
Теперь письмо стало настоящим. Словно живым. Она аккуратно вложила его обратно, запечатала, провела пальцем по шву и, не торопясь, встала. Посмотрела в окно. День был обычным. Но в ней – происходило что-то важное.
Решение созрело. Она поедет. Не чтобы спасать. Не чтобы учить. Не потому что так нужно. А просто – быть. Как бабушка. Как женщина, которая знает цену простым словам – «я рядом».
