На кухне уже ждали: тесто, салфетки, заварка, баночка варенья, перелитая в аккуратную вазочку. Всё – как надо. И всё – с тревогой под кожей. Вдруг не придут? Вдруг напишут, что не могут? Вдруг… забудут?
Она опустилась на табурет, положила руки на колени, будто унимая в себе бурю.
– Глупости. Никто не забыл. Конечно, никто. Просто… вдруг, – проговорила полушёпотом. Как будто, если сказать «вдруг» достаточно мягко, он не сбудется.
Прошла в спальню. Достала любимый платок. Подобрала к нему ту самую брошь – с голубым стеклом, что берегла для чего-то особенного. Посмотрелась в зеркало, кивнула себе. Потом медленно сняла брошь и отложила в коробочку.
– Слишком торжественно. Чай, не свадьба, – усмехнулась. – Хотя зная нас, это, может, и важнее.
Уже подходя к кухне, вдруг остановилась. Потянулась к шкафу, достала старую записную книжку. Нашла страницу с кривым почерком Нины – рецепт пирога, записанный когда-то, между делом.
– А если им вдруг не понравится? Скажут, пересушила? Подумать могут – ах, Мария опять в усердие ушла… – Она нахмурилась, сжав пальцы. – Но я же стараюсь. И не потому что надо. А потому что хочу.
На мгновение в квартире воцарилась та самая тишина – звенящая, как будто даже холодильник не решался заурчать. И вдруг, с той силой, с какой в ней всегда жили лучшие слова, Мария произнесла вслух, чётко и отчётливо:
– Всё, хватит. Надоело это притворство. Я хочу, чтобы пришли. Чтобы ели, смеялись и остались. Хоть на чуть-чуть. Хоть немного. Я заслужила.
И только тогда, после этих слов, в груди что-то оттаяло. Словно сама комната вздохнула вместе с ней. Она знала: сегодня будет не просто день. Сегодня будет жизнь – с вареньем, пирогом и настоящими разговорами.
Мария хоть и была известна своей крикливостью, ироничными замечаниями и любовью к пересудам, всё это было лишь бронёй. Словесным шумом, которым она пыталась перекричать собственное одиночество. Она могла накричать на человека в очереди, на продавщицу, на таксиста, на подругу – громко, резко, иногда даже обидно. Но в глубине души она была добрым, ранимым человеком, страдающим от того, что её словно никто по-настоящему не замечает. Её внутренний крик о том, что она есть, часто прятался под сплетнями и сарказмом. Ей хотелось признания, близости, родной души – но она не умела просить об этом напрямую. Уже десять лет, как Мария была вдовой, и эта утрата сказывалась на всём: на том, как она видела людей, как говорила с ними, как заполняла тишину. Кавалеры – те немногие, кто всё ещё попадался на горизонте – её стороной обходили, отмахивались вежливыми фразами, и это её разъедало. От этого она снова пускалась в сплетни, в ор, в театральные сцены – лишь бы заглушить обиду и отчаяние, осевшие глубоко внутри. Она знала, что с этим надо что-то делать. Только пока не понимала – что именно.
Мария предложила подругам встретиться почти буднично: как будто между делом, между закаткой и прогнозом погоды. Но на самом деле она подбирала слова почти два дня. Потом написала коротко, но с прицелом:
"Девочки, в субботу чай у меня. Без отмазок. Я пеку. Жду."
На её удивление – обе согласились. И Нина, и Клара. Обе. В одно и то же время. Словно не судьба, а нечто подозрительное.
Для Марии этот день был важен. Не столько из-за пирога, сколько из-за необъяснимого чувства, что что-то меняется, а она – не в курсе. Нина отдалилась. Клара – замкнулась. А Мария осталась в центре… без центра.
