Она убрала рисунок обратно. Но взгляд ещё долго держался на нём.
А вдруг она скучает? Только стесняется, как я…
Нина встала и медленно подошла к торшеру. Щелчок выключателя разорвал сумрак, и по стенам поползли мягкие отблески, будто кто-то нежно растопил вечер. Свет струился, как мёд – густо, терпко, наполняя углы теплом, в котором можно было дышать. Тишина не ушла, но перестала быть враждебной. Теперь она сидела рядом, как старая знакомая, молчаливая, но уже не злая.
Вечер укутывал Нину – слой за слоем, как старый выцветший плед с запахом шкафной нафталины, стершейся любви и чего-то упрямо живого. В этой тишине было место не только прошлому, но и чему-то впереди. Совсем маленькому. Но живому. А где-то в телефоне, среди непрослушанных голосовых, всё ещё ждал тот самый: «Бабуль, я тебя люблю».
Она проснулась рано. Не от звука, не от тревоги – от того, что сон вдруг стал слишком тёплым, а подушка – холодной. Сквозь занавеску в окно пробивался свет – не солнечный, нет, скорее тусклый, серо-белый, как будто не день наступил, а просто ночь забыла вовремя уйти.
Нина лежала, уставившись в потолок. Раньше в такие утра она не чувствовала ничего, кроме пустоты. Сегодня – было иначе. Незаметно, но чётко. Что-то двигалось внутри, как будто подтаивала внутренняя глыба. А может, это просто вчерашняя афиша не выходила из головы.
Она закрыла глаза, но не смогла вернуться в сон. Вместо этого перед ней всплыла та надпись – "для всех возрастов" – и женщина в перьях, слишком смелая для её мира. Нина вдруг представила себя в том же наряде – и вздрогнула. Но не от страха. От удивления, что вообще может представить.
С этими мыслями она медленно поднялась с кровати. Надела халат. Пошаркала на кухню. Пока грелась вода в чайнике, она подошла к зеркалу в прихожей. Отражение встретило её без особого энтузиазма: припухшие глаза, сероватая кожа, волос торчит на затылке. Она не отвернулась. Только аккуратно пригладила выбившуюся прядь и вдруг улыбнулась. Чуть. Почти испуганно. Будто застала саму себя за чем-то необычным.
В доме по-прежнему стояла тишина. Но впервые за долгое время Нина не спешила её прогнать – не включила радио, не зажгла телевизор, не постаралась раствориться в звуках. Кухня встретила её привычной расстановкой: чистая кружка на крючке, аккуратная салфетка, чуть перекосившаяся скатерть, как старая улыбка. Всё было на своих местах, будто ничего не менялось. Скрипнул стул, когда она села. Ложка тихо звякнула о керамику. Запах кофе медленно поднялся вверх, стелился по воздуху, будто пытался заполнить пустоты между стенами.
Она налила себе чашку – не чтобы проснуться, не чтобы начать день. Просто чтобы быть. Обхватила тёплую керамику ладонями, будто это был якорь, и застыла, глядя в окно.
Снаружи ветер играл с ветками, дергал их за тонкие пальцы, а листья, отрываясь, падали не спеша – по одному, кружась, как танцоры на последнем вальсе. Они не сопротивлялись. Только красиво опускались вниз. Смиренно. Как будто знали: всё, что должно быть, уже случилось. А дальше – тишина.
"Может, и я кружусь," – подумалось ей. – "Всё думаю, будто лечу, а уже давно лежу."
Она вздохнула. Не тяжело – наоборот, неожиданно легко. Будто изнутри вышел ненужный воздух, накопившийся за годы молчаливой усталости. И в эту крохотную паузу – между вдохом и новой мыслью – всплыло: "А что, если пойти?" Без уточнений. Без маршрута. Без этих конкретных слов – «на бурлеск», «в студию», «в блёстках». Просто пойти. Не лежать на диване, не прятаться за кружкой, не растворяться в тени мебели. Не быть статуэткой в стеклянном шкафу, посудой на полке, пыльным воспоминанием. А встать. Шагнуть. Выбрать движение вместо ожидания.
