Она вдруг рассмеялась. Сначала тихо, как будто кто-то внутри неё пошутил, и только она одна поняла эту шутку. Кофе попал не в то горло, и она закашлялась, схватившись за грудь, всё ещё посмеиваясь сквозь слёзы. Смех оказался тёплым, настоящим, почти глупым. Она представила: вот если бы сейчас кто-то заглянул в окно – увидел бы женщину, однажды утратившую вкус к жизни, сидящую на кухне и смеющуюся над неизвестно чем. Наверное, подумал бы, что она сошла с ума.
А она – просто впервые за долгое, очень долгое время захотела что-то сделать. Не из чувства долга. Не чтобы кому-то доказать. А потому что интересно. Потому что заворожило само слово – «пойти». И это было странно. И это было прекрасно. Как будто внутри неё кто-то проснулся, потянулся, зевнул – и решил, что жить, в общем-то, всё ещё можно.
Телефон зазвонил неожиданно резко – так, что Нина вздрогнула и чуть не опрокинула чашку. Конечно, Мария. Кто же ещё? Этот её рингтон она узнала бы даже сквозь сон: звенящий, как старая кастрюля, упавшая на кафельный пол – громко, безапелляционно, в лоб.
– Ну, здравствуй, моя молчунья! – Мария, как всегда, без прелюдий и сантиментов.
– Ты хоть представляешь, что у нас тут творится? Клара опять не может! У неё, видите ли, стирка! И глажка! Да ей уже сто лет, кто там ещё у неё в доме, чтобы так всех обглаживать?!
Клара – их подруга. Пухленькая, подвижная, будто заведённая пружинка, она вечно металась из угла в угол, как маленькая мышка, стараясь всем угодить. Редко сидела спокойно: то чай нальёт, то подушку подоткнёт, то вспомнит, что где-то не выключила утюг. Вечно занятая, немного нервная, с ладошками, вечно пахнущими чем-то домашним – тестом, мылом или утренним кремом.
Она не блистала остротами, как Мария, и не уходила в себя, как Нина. Она просто была рядом. И рядом с ней становилось как-то по-домашнему: спокойно, вкусно, тепло. Она из тех женщин, чьё присутствие ощущается, как мягкий плед на плечах – вроде бы ничего особенного, но стоит ему исчезнуть, и сразу зябко.
Клара принадлежала к тем, кого редко ставят в центр, но кто, по сути, держит всю конструкцию. Она словно тень, которая не гасит свет, а закрывает от сквозняков. Её считали самой обычной – но, может быть, именно поэтому её и любили. В ней было что-то неуловимо родное, как запах свежеиспечённого хлеба или маминых духов на старом шарфе. Просто – любили.
Нина сидела за столом, обхватив кружку горячего кофе ладонями.
– Так что, если хочешь – заходи на выходных одна. Я уже яблочный пирог в голове испекла, даже муку купила. И вообще, ты у нас теперь самая таинственная. Не звонишь, не пишешь, ходишь, как агент разведки.
Нина рассеянно покрутила ложку в чашке, хотя кофе был уже готов, без сахара – как она любила. Это движение было не из нужды, а скорее из привычки – делать вид, что чем-то занята, пока слушает.
– Ты меня вообще слышишь? – голос Марии стал чуть громче, как будто пытался пробиться сквозь толщу тумана.
– Слышу, – спокойно отозвалась Нина, не меняя интонации.
– Так придёшь?
На том конце повисла пауза. Нина не сразу ответила. Она отвела взгляд от кружки, посмотрела в окно – и вдруг заметила, как небо за стеклом стало чуть светлее. Будто серое облако на мгновение дрогнуло, дало пройти свету. Это было почти незаметно, но почему-то важно. Внутри что-то откликнулось.
– Подумаю, – сказала она, тихо, без сопротивления, но и без обещания.
