В наших воспоминаниях детство – счастливейшая пора. У нас, послевоенных детей, детство было далеко не безоблачным. Казалось бы, что мешало мне лично быть абсолютно счастливой? Отвечу: страх!
Наш домик стоял под горой и обком партии монументально возвышался прямо над нашим домом. Из наших окошек окна папиного кабинета были хорошо видны. Сталин требовал от ответственных работников находиться на рабочих местах круглосуточно. И люди находились… Вождь мог позвонить в любой момент. Не дай Бог не застанет на месте…! Особенно тревожно было вечером. Мама сидела за столом и что-то делала: или шила, или читала, выписывая в тетрадку значимое. Я не помню, чтобы мама бездельничала. Тёмные шторы на окнах плотно задёргивались, мама включала настольную лампу-«грибок», и тревога поселялась в нашем доме… Время от времени мама подходила к окну, смотрела в щелку… Горит в папином кабинете свет, – значит, не арестован. Нет света, – значит … По малому своему возрасту я не понимала, что происходит, но мамина тревога передавалась и мне. А ещё меня с рождения учили, что говорить надо очень тихо и не рассказывать никому, ничего. Только стихи. Я и знала их в несметном количестве.
Всё раннее детство я боялась ворон. Соседи шептались, что красивую, весёлую тётю Нину из кирпичного дома увёз чёрный ворон. А что, если чёрный ворон вернётся и увезёт мою маму? Чёрных ворон летало много, а я была маленькая и беззащитная. И очень любила свою маму. Не понимаю, как мы, послевоенные дети, всё это выдерживали? И выдерживали ли? Сколько изломанных, исковерканных судеб, сколько аморальных людей вышло из того детства? Их кто-то считал? И можно ли их сосчитать…?
В этот период жизни я своего брата помню плохо. Помню, что был мальчик, старший братик. Он носил брюки, как у папы, и защищал меня от нападок одноглазого петуха – единственной собственности семьи Первушиных. Братика звали Владик. Мальчик-братик с выражением читал мне книги, у него были добрые глаза и он был очень красивым. Маленькая девочка не ошиблась: Владислав Григорьевич Меркушкин – необыкновенно добрый, красивый человек. Мой дорогой брат умер совсем молодым. Я не смогла принять его уход – не хочу и не могу думать о Владиславе Григорьевиче Меркушкине в прошедшем времени…
Прежде, чем перейти к более осознанным воспоминаниям событий моего детства, я хочу рассказать о своих родителях. Я их знала только как папу и маму. Под началом папы я никогда не работала. Папа с мамой поженились в январе сорок первого года. Мама – студентка рыбкинского педучилища, а папа её преподаватель. Мама часто вспоминала, что сдать папе экзамен было почти невозможно. Молодой педагог требовал от студентов тех же знаний и эрудиции, что и у него. Требование невыполнимое! По молодости лет папа не понимал, почему его ровесники не способны освоить элементарное. Это для молодого Григория Яковлевича с его выдающимися способностями программный материал не представлял ничего трудного и интересного. Каково же было студентам прочитать и освоить всё, что рекомендовал историк Меркушкин?! Мама рассказывала, что бедные студенты зубрили только историю, наплевав на остальные науки. Так продолжалось до тех пор, пока папе не объяснили что к чему убелённые сединами коллеги. Мама всю жизнь смеялась, вспоминая, какой ужас на неё наводил со своей историей её будущий муж…
Впоследствии, будучи преподавателем университета, папа вообще неудов не ставил. Полагаю, и объяснять не надо, почему. К слову, будь сказано, так же поступал и Владислав Григорьевич – эрудит и умница, один из лучших выпускников Московского Энергетического Института!
