Чтобы наконец представить себя как наследника мистических лож,
а также как человека иного, нежели в легенде.
Будто бы тот, кто родился в рубашке и кому всё удается,
собирал я почести в долгой трудовой жизни.
На самом деле всё происходило совершенно не так,
но из гордости и стыда я воздерживался от признаний.
В школьные годы на грубом футбольном поле я счел
себя неспособным к борьбе и рано начал устраивать
эрзац призвания.
Потом я пережил настоящие, не в грёзах, трагедии,
тем трудней переносимые, что не чувствовал себя невиновным.
Я научился переносить несчастье, как переносят увечье,
но читатели это редко могли из моих сочинений угадать.
Только темная тональность и склонность к особому,
почти манихейскому варианту христианства
могли навести на нужный след.
Надо прибавить запутанность этого индивида в историю
двадцатого века, нелепость его поступков
и серию чудесных спасений.
Как будто эрзац призвания был утвержден
и Господь Бог требовал, чтобы я доделал дело.
Я трудился и искал величия, недостижимость его
объясняя пустыми временами.
Находя его у других, иногда у себя,
я был благодарен за дар участия
в необычайном Божием замысле о смертных.
