– Осторожно. Он – дикий, – предупредил меня Илья Андреич, но было поздно. Выгнувшись, барс зашипел, оскалился и, не успела я отдернуться, цапнул меня зубами руку – ту, самую, которой я держала его за лапу.
– Ах ты ж гад! – прожженная резкой болью, я ругнулась, отпихивая животное и выкарабкиваясь из-под его бока.
– Я предупреждал, – быстро шагнув ко мне, профессор помог мне встать, прогнал наглого барса раздраженным «брысь» и слегка приобнял за плечи. – Ну-ну… сейчас заживет.
– Какое «заживет»? – всхлипнула я, прижимая окровавленную руку к груди. – Тут зашивать надо, до кости продрал, скотина неблагодарная… Я тут еще заступаюсь за него… Животное…
Чуть приоткрывая ладонь, которой держала рану, я опасливо глянула внутрь. И обмерла. Вскрикнула даже, резко отодвигая от себя руку, как будто она была покрыта заразным лишаем. Хотя, по сути, она была… наоборот.
– Невероятно… – шептала, вертя руку перед собой и не веря своим глазам.
И было отчего! Рана, которая еще несколько секунд назад зияла, пугая оголенным мясом и обильно сочащейся кровью, почти затянулась!
– Капаешь на пол… – недовольно прокомментировал Воскресенский, подхватывая мое запястье какой-то салфеткой и вытирая уже почти полностью здоровую кожу.
– Я что теперь… – прошептала хрипло, проводя по руке вслед за салфеткой, – неуязвимая?
– В определенной степени. Идем, – он потянул меня к выходу. – Разберусь с этим зверем позже, не то мы опоздаем на экзамен… Еще и подругу твою надо найти… Я послал за ней кое-кого, но возможно она убежала слишком далеко.
– Какой экзамен, какая подруга, когда… такое? – я вяло сопротивляясь, все еще осматривая руку, пытаясь найти в ней хоть какие-то следы зубов дикого зверя. Не может быть. Этого просто не может быть.
И тут, уже на выходе, это случилось. То, что доказало мне, что может. Что все это происходит на самом деле, а не в моем замутненном и воспаленном воображении.
Начавшись где-то в затылке и мгновенно отозвавшись по всему телу раскаленными очагами, тело пронзило болью – резкой, острой, разъедающей меня изнутри… Скованная судорогой, я выгнулась так, что почти встала на мостик, отдаленно ощущая, что меня держат, что мне не дали удариться головой об пол. Хрипя, уже почти без голоса, я кричала от боли и проклинала в душе ту минуту, когда позволила себе увлечься и выяснить, что же такое делает с женщинами наш загадочный профессор… Вот теперь на собственной раскаленной шкуре чувствую, что.
– Тшш… уже проходит… еще немного осталось… – донеслось спустя целую минуту этого ада – наверняка, он говорил мне это все время, пока я билась в судорогах, просто я не слышала, не была в состоянии слышать.
Так же неожиданно, как пришла, боль отступила, оставляя меня совершенно обессиленную и взмокшую. Тяжело дыша, я хваталась за плечо и рукав пиджака Воскресенского, пока он успокаивал меня, гладил по лбу, убирая мокрые волосы назад…
Наконец, все кончилось – дыхание постепенно успокоилось, слезы, льющиеся по щекам, высохли или были вытерты неожиданно заботливым профессором.
– Я, наверное… кошмарно выгляжу… – попробовала пошутить, слабо усмехаясь и облизывая пересохшие губы.
Он как-то странно посмотрел на меня. А потом вдруг легко, как пушинку, поднял на руки и сделал вместе со мной пару шагов в угол комнаты. Поставил на пол.
– Гляди, – приказал. И повернул меня к стоящему в углу напольному зеркалу в человеческий рост.
