И получилось, что шорты мне поменяют, когда привезут моего размера, и кровать мне поменяют, когда девочка придет из изолятора. Я как-то это пережила, разложила вещи под взглядами «не хочешь сама уйти, значит, мы тебе поможем».
И они стали «помогать». Когда наклоняешься, чтобы положить сандалии на полку – тебя толкают в попу, и ты падаешь. Когда приходишь спать, оказывается, что матрас весь мокрый. А вокруг скачут и смеются, что это твои «детские радости» еще с ночи остались.
В общем, я растерялась. Любой бы, наверное, растерялся. Ведь у меня в жизни вообще не было ничего такого, даже близко! Были любящие родители, прекрасный университетский дом, друг Андрюшка с трех лет рядом – и друг, и паж. А тут какие-то совсем другие люди, которые совершенно не собираются меня жалеть и мне сочувствовать.
Я терпела. Записалась на все кружки, везде, где только можно, – и стихи читать, и готовить праздник какой-то артековский. День я была занята с другими людьми, где все было в порядке. А вечер, ночь, утро – вот это все надо было как-то выдержать и перетерпеть.
На третий день нас всех собрали у большого костра – такое там было традиционное знакомство, где каждый должен был рассказать о себе. До этого никто меня по имени не называл, я же слышала, как кого зовут, и запоминала эти неожиданные для себя имена. У этого костра мне опять не повезло – меня первую попросили рассказать о себе. И я очень гордо рассказала, что папа у меня ученый, мама – учитель физики, а я сама председатель совета дружины, и наша дружина лучшая. И все время был хохот, все время были подсмеивания. Я рассказала вроде нормально, как полагается, сделала «самопрезентацию». Сейчас тысячи людей в моей онлайн-школе или на моих курсах делают самопрезентации. А тогда, в «Артеке», это была первая и самая трудная самопрезентация в моей жизни. Конечно, я хвасталась, потому что была хвастунишкой. «Артек» отучил меня от хвастовства. Но, видимо, не насовсем, потому что дальше были еще истории, когда я не чувствовала ситуацию, момент, людей. А тогда я совсем не почувствовала.
Следующим был веселый парень, который коротко хохотнул:
– Папа заплатил, я и приехал.
И дальше все по кругу повторяли:
– Папа заплатил!
– Мама заплатила!
И хохотали. У нас была начинающая вожатая, которая совершенно не справлялась с ситуацией. Она краснела, бледнела, просила:
– Ребята, не надо шуток.
А в ответ слышала:
– Так это не шутки. Папа заплатил – я получил то, что хотел.
И вышло так, что я со своей дружиной, успехами, заслуженной бесплатной путевкой оказалась опять абсолютным изгоем.
Примерно через неделю мне улыбнулось счастье. Дважды. Во-первых, я встретила парня, с которым мы вместе ехали, и он меня очень поддержал. Я не жаловалась, но он тоже переживал, что мы не вместе, что мы дураки – так плохо записались, он тоже не мог найти там себе друзей. И я поняла, что не у всех все так хорошо и не у одной меня так плохо. Он говорил и держал меня за руку, это была какая-то хорошая, добрая, чувственная поддержка.
Мы долго стояли и разговаривали. А в «Артеке» же нельзя ни долго стоять, ни разговаривать, там речовки, движение, ходьба. Не знаю, как сейчас, а тогда это был абсолютно военизированный лагерь. Мы скандировали «Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд» и так далее, один запевает, другие подхватывают. Я предложила сочинить речовки самим, меня тоже не поняли. Ходили как солдаты, в Мисхоре на нас пальцем показывали: «Ведут дрессированных». Я мечтала совсем о другом «Артеке».
