Мыслить мир осмыслить жизнь: Статьи по философии - страница 11



Необходимо здесь сказать несколько слов и о соотношении философии и богословия, демаркация между которыми является часто предметом недоумений. Кто-то пытается противопоставить эти две формы мысли, а кто-то, напротив, чуть ли не объединяет их; кто-то на основании только упоминания о Боге отказывает неким рассуждениям в статусе философии, причисляя их к богословию, а кто-то считает, что осмысление темы Бога составляет одну из непременных задач философии. На наш взгляд, наиболее плодотворно было бы понимать соотношение философии и богословия, исходя из факта неотъемлемой принадлежности богословия к религиозной сфере духовной жизни и из намеченных только что принципиальных оснований взаимоотношений религии и философии.

Богословие, в отличие от философии, – не чисто интеллектуальное занятие, оно является элементом религиозной жизни. Крупнейший православный богослов XX века Владимир Николаевич Лосский, рассматривая связь богословия и мистики, приходит «к заключению, которое может показаться в достаточной степени парадоксальным: христианская теория имеет значение в высшей степени практическое, и чем мистичнее эта теория, чем непосредственнее устремляется она к высшей своей цели – к единению с Богом, – тем она "практичнее"» [Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви // Лосский В.Н. Боговидение / пер с франц. В.А. Рещиковой. – М.: ООО «Изд-во АСТ», 2003. – С. 113]. То же можно сказать и не только о христианском богословии, но и о всякой богословской мысли вообще: она неотделима от религиозной «практики» [Что позволяет, например, проф. Московской Духовной академии А.И. Осипову говорить о религии, как об «опытной науке»: см. Осипов А.И. Путь разума в поисках истины. – М.: Даниловский благовестник, 1997. – Глава V, § 1, п. 9]. Богословие строго держится именно религиозного отношения к своему предмету. Говорит ли оно напрямую о Святыне, – оно осмысляет религиозный акт изнутри и средствами самого религиозного акта. Говорит ли оно о культуре общества (т.н. богословие культуры), – оно осмысляет и Красоту, и Добро, и Истину, и саму Мудрость с точки зрения их религиозных корней и религиозной значимости, видя и в них форму реализации Святыни, способ богопочитания, возводя культуру к ее основам.

Философия же движется с другой стороны – и навстречу – этому устремлению богословской мысли. Философия, обращаясь к любым формам и проявлениям духовной жизни, видит в них исходный пункт и опору в своем движении к Мудрости. Философия и к самой Святыне относится нерелигиозным образом, видя и в ней основание Мудрости. Надо только уточнить, что нерелигиозный способ отношения к Святыне не означает непризнания ее Святыней. Так или иначе, какая-то Святыня – то есть онтологически высшая инстанция, превышающая для меня своей значимостью значимость меня самого – в интеллектуальном пространстве всякого философа необходимо присутствует. Цинической философия может быть, но не циничной, если под цинизмом понимать отказ в праве на безусловную значимость всем возможным ценностям. Если античные циники и отвергали общепринятые эстетические и нравственные нормы, то делали это во имя того, что было с их точки зрения единственно и по-настоящему ценно. Диоген Синопский в основание своей жизни и философии положил именно «переоценку ценностей», «выше всего ставя свободу» [Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / 2-е изд. – М.: Мысль, 1986. – С. 220, 236].