Наука имеет установку на объективную и безличную значимость своих результатов. Это является закономерным следствием особого вдохновения, лежащего в ее основе, – вдохновения Истиной, которая переживается как раз в качестве всеобщей значимости, удостоверяющей самою собой для всякого человека без различия свою объективную подлинность. В философской деятельности также присутствует восприятие своего предмета как некой философской Истины, которая обладает общезначимостью, объективностью, вечным и неизменным существованием, которая имеет силу самоудостоверения, которая покоряет себе ум и ведет его. Философская мысль не менее чем научный разум вдохновляется жаждой неотступного и радостного следования Истине, свободным отказом от произвола субъективности и вверением себя законам Истины. Но переживание Мудрости как Истины составляет лишь один из моментов философствования. Мудрость, к единению с которой стремится философская мысль, шире «только лишь» Истины.
«Только лишь» научному разуму, как таковому, вполне хватает того, что открываемые им законы (порою называемые в честь открывателей) есть объективные законы объективного мира (а не какие-то «личные» законы Архимеда или Ньютона), что они значимы для всех, что они существуют и действуют независимо от того, кто их открыл, открыты ли они вообще, хотят люди или не хотят этого их наличия в мире и действия. Жажда Истины находит здесь свое удовлетворение. Сама даже непрерывная смена научных теорий, непрерывное устаревание и обновление знания в науке совершенным образом отвечает самым глубинным запросам духовного стремления к Истине. Переживание приобщения к Истине возможно только в непрерывном движении познающей мысли. Это не романтическое беспокойство: «А он, мятежный просит бури…», – это выражение уникальных сущностных качеств самой Истины как духовного предмета. Движение мысли к ней есть не только и не столько путь к удовлетворению духовной жажды, а скорее состояние, в котором это удовлетворение только и может происходить.
Взыскание Мудрости в философском акте, как мы сказали, имеет определенное родство со стремлением к Истине, но, в отличие от науки, философия всегда требует участия всей полноты духовных способностей человека и сверх того – является самораскрытием самой его личности. Истина тем и значима, тем и ценна, в том и заключается основание удовлетворенности ею, что она ничья, она общезначима именно потому, что не принадлежит никому. Мудрость же, несмотря на свою сверхсубъективную значимость, всегда чья-то, в ней сказывается, выговаривается личность творца, и этот ее сверхсубъективный, но глубоко личностный характер составляет существенный момент Мудрости, как таковой.
Личностное наполнение философия и искомая ею Мудрость имеют не только на уровне творения философских концепций, но и на уровне их восприятия. В то время как научное знание принудительно, и в подчинении всякого индивидуального сознания этому диктату Истины как раз и заключается духовная ценность науки, философское учение и раскрывающаяся в нем Мудрость имеют характер убедительный, предполагая свободу со стороны принимающего их человека. Кроме того, по глубокомысленному выражению Козьмы Пруткова, «мудрость, подобно черепаховому супу, не всякому доступна». То есть, тогда как восприятие уже добытой научной истины, хотя бы и с некоторыми усилиями, в принципе, доступно всем, – восприятие философских учений, помимо и еще до свободной воли к их принятию, требует наличия у человека способности их воспринять. Это различие укоренено в самых основаниях философии и науки.
