На всю жизнь и после - страница 13

– А ну, выкладывай быстро! Не скажешь, ногтями тебя сдеру, – впился еще сильнее.

– Я ничего больше не знаю. Спросите у мастера. Вам уже пора. Вы обещали не опаздывать, – тараторил дрожащий голосок. – Если сейчас выйдете, успеете к назначенному времени.

– Что не ясно?! Если не…

Борис попятился вперед и чуть не упал на колени. Обернулся – опять никого. Его словно толкнули в спину две увесистые ладони, которые этим хотели сказать: «Что встал?! А ну, пошел отсюда!» Он услышал, как бьется сердце и учащается дыхание. Страх – привычное чувство, которое было его вечным соседом и ревнивым спутником жизни. Простейший инструмент дисциплины, который полезен для воспитателя: тратишь меньше пластырей на разбитые коленки, реже выслушиваешь людей, которым воспитанник доставил неприятности, ниже вероятность его потерять. Сам объект такого воспитания не ожидает за углом что-то новое и интересное, как раз наоборот, он готовится к встрече со страшными монстрами. Недоверчивость превращает жизнь в замкнутый круг – путь, который не сулит новизны и радости, только постылую обыденность; поражение в конкурентной борьбе с более смелыми и амбициозными. Воспитатели выигрывают, а воспитанники проигрывают.

В данный момент происходящее выходило за все привычные рамки, взращивая вьющиеся, толстые лианы страха, из-за невозможности побороть то, что за гранью человеческого понимания. Неизлечимые болезни вызвали бы меньший трепет, потому что они известны и в достаточной мере изучены, как и методы продления жизни или облегчения последствий для больного. Неполная картина происходящего не просто пугала Бориса, она ужасала всей глубиной его беспомощности и жгучим сожалением, которое ползало и извивалось, уподобляясь склизким червям, глубоко в груди. Он вляпался в ситуацию, от которой ему не отмыться.

– А что он сделает, если я не пойду? – его голос звучал, как писк забившегося в угол щенка, испугавшегося незнакомцев.

– Мне это точно не известно. Ваше сердце сейчас из меня всю краску выбьет, – голос вибрировал, будто юношу усердно шлепали по татуировке. – Мой хозяин трус?

Ответа не последовало. Борис сел на корточки и обнял колени, уткнувшись в них лицом. Глаза увлажнились, глотка сжалась, а ладони подрагивали.

Когда он вынырнул из своей баррикады, из него полились слова:

– Раз он хочет, чтобы я пришел к нему, я приду. Я не должен бояться, нет, я не хочу больше. Весь этот бред должен поскорее закончиться, – Борис встал, опершись на колени, и пошел в сторону тату-салона, крепко сжимая дрожащие кулаки.

Ему не хотелось, чтобы на протяжении всего пути его мысли были поглощены чем-то негативным, проще говоря, не было желания себя накручивать, поэтому он думал о голосе своей новой спутницы:

«Он такой мягкий и, можно даже сказать, сладкий, если сравнить с чем-то, определенно это будет зефир или пастила. Он кажется до боли знакомым, но все женщины и девушки в моем окружении звучат по-другому. Может, я услышал незнакомку на улице, что и отпечаталось в моей памяти. Хотя, если бы я встретил девушку с таким ласковым и прекрасным голосом, то, несомненно, влюбился бы, не обращая внимания на ее внешность или скверный характер. Но нашей любви не суждено было сбыться: из-за моей безнадежной робости, я не посмел бы даже на нее посмотреть, не то чтобы подойти и заговорить».

Задумчивый и серьезный юноша не был одинок на своем пути. Субботний теплый вечер приглашал людей разных возрастов на прогулку. Во всей этой толпе, которая циркулировала по артериям городских дорог и тротуаров, шероховатых, как кожа на мужских щеках после неумелого бритья тупым станком, в этом потоке жизни Борис пытался себя отвлечь, убедить, что ему ничего не угрожает, и все будет хорошо. Мимо проносились велосипеды и самокаты, парочки, одиночки, мамочки с колясками и компании шумных детей. У всех кожа имела слабый персиковый оттенок от красно-оранжевого заката, который заодно красил ряды тонких перистых облаков.