– Так уж всё? – настала моя очередь
усмехаться.
– Ты сомневаешься?
Я медленно опустила трость вниз.
– Таборных обещай не трогать.
– Обещаю.
– И театр наш оставь. Мы сами его поднимать
будем. Своими силами справимся.
– Хорошо, пусть так и будет.
Он только что слюной не исходит. И
улыбается самодовольно, как будто меня уже к рукам прибрал. Ирод чёртов!
– Кто у тебя в доме в дальней комнате
живёт?
Этого вопроса генерал не ожидал. Побледнел
разом. Видимо, за живое я его зацепила.
– Откуда ты это взяла?
– Видела, как кто-то из окна за мной
подсматривал.
– Померещилось, – махнул рукой генерал.
– Нет, – твердо сказала я. – Не может
этого быть. Я точно знаю. А ты почему говорить не хочешь?
– Не твоё дело, – личина горячо влюблённого
разом с него слетела. Передо мной предстал генерал как он есть – холодный,
надменный с лицом каменным. – Ты в мои личные дела не лезь. Кто в моём доме
живёт, тебе знать необязательно.
– Так если я у тебя здесь останусь? Как же
мне не знать своих соседей?
– А ты останешься?
Он снова подошёл ко мне. И
предупредительно навстречу поднялась трость и уперлась ему в грудь. Генерал
легко перехватил её и вырвал у меня.
– Играться ты любишь, Наденька. Артистка
театра… босоногая. Давай-ка прямо здесь спектакль мне отыграй. А я посмотрю:
достойна ли ты в моём доме остаться и тайны мои узнать.
Вечерело. На город опустилась тень. В саду
генерала зажгли фонари. И вся набережная окрасилась матово-синим цветом.
Ему накрыли стол. Постелили белую
скатерть. Поставили две бутылки вина. Из личных погребов. Генерал на это дело
очень богатый. Два бокала принесли, вазы с виноградом и персиками. Где-то ближе
к веранде расположились музыканты (я не знала, что он и их пригласил). Заиграли
тихую мелодичную музыку. Не наши ромалэ. Эти были местные городские. Играли
совсем по-другому. Приятно, но – не так. И душу мою не услаждали. Только сердце
всё больше тревожилось. Что от меня скрывает генерал? Кого он прячет за этими стенами?
Какую тайну хранит?
Сначала это было простое любопытство. Но с
каждой минутой я чувствую приближение чего-то неотвратимого.
Предчувствие…
Мирела сказала: плакать много будешь. Мученицей
меня назвала. И Джофранка почти то же самое говорила. И вот я сижу за столом
напротив генерала среди всей этой красоты и ощущаю себя птицей, пойманной в
клетку. Ещё немного – и дверца захлопнется.
– Пой, – приказал генерал. И я запела.
Ой, вы очи, вы синие-синие,
Что ж вы смотрите так на меня?
Вся пред вами открыта отныне я,
Безнадежно как тень влюблена.
Синим пламенем, холодом, инеем
Вы сжигаете сердце дотла.
Очи синие, синие-синие
Вы испили меня всю сполна.
– Хорошо ты поёшь, Надия, – сказал
генерал, попыхивая трубкой. Запах табака смешался с ароматом цветов и уже не
вызывал отторжения. – Только заунывно очень. Прямо тоска за душу берёт.
–
Это слова в песне такие, генерал. Тебе их не понять.
– Да что ты знаешь обо мне, цыганка? Только
и слышу от тебя: генерал, да генерал.
– Могу – ваше высокоблагородие.
– Тьфу ты! – он чертыхнулся и залпом допил
вино. Потянулся за бутылкой, чтобы снова
наполнить бокал. – Воспитывать тебя надо. И учить всему.
– Поздно уже. Мне не шестнадцать.
– Никогда не поздно, – генерал снова
припал к бокалу. Вино, и правда, было сладким на вкус. Но я знаю, что много
пить его нельзя. Разум затуманиться может. – Зови меня по имени – Вилор.
Поняла?
