Я выбегаю на улицу и пытаюсь определить,
где ворота. Фонари горят, но видно плохо. Пока я сориентируюсь, эта женщина
охрану позовёт. Надо бежать и как можно быстрее.
Нахожу дерево, свои могучие ветви
склонившее к самой ограде. Вот через него-то я переберусь на ту сторону.
Быстро, как кошка, взбираюсь по стволу, проползаю по толстой ветке к ограде и
залезаю на неё. Домработница уже возле генерала, трясет его за плечо. Думает,
наверное, что помер (цыганка его отравила). Будет знать, как в дом всякую
нелюдь приглашать. Смешно на них глядеть.
А ограда высокая. Но мне не привыкать к подобным
приключениям. Прыгаю на землю, падаю, затем встаю. Вроде, ничего себе не
отбила. Значит, можно дальше бежать. Прямиком к табору. А там я под защитой.
Баро, конечно, по головке не погладит. Да
и цыгане будут смотреть с упреком. Мол, на полночи у генерала задержалась.
Что-то она там делала? Но Баро не даст им слухи распускать. Заступится за непутевую
Надию. Жалеет он меня. Как мою мать когда-то. Только к ней у него настоящее
чувство было. А она вон как с ним обошлась.
Дело прошлое.
Бегу в табор что есть мочи. И гонит меня
не страх от того, что закон генеральский нарушила, а тревога.
Тревога, что однажды я в эту комнату
дальнюю смогу войти и встретиться лицом к лицу с её хозяином.
Нет, там не женщина. Теперь я чувствую
это.
Там он.
Даже сквозь запертую дверь я ощутила его
дыхание.
Его ненависть и боль.
Я не хочу туда возвращаться.
Или…
Я хочу его увидеть.
Кто он, что, даже не видя его лица и не
зная имени, я уже оказалась в его власти?
В театре много работы. Помещение старое и
нуждается в ремонте. Я каждый день провожу в его стенах. Каждый день на шаг приближаюсь
к своей мечте. Таборные иногда смеются надо мной: «Ты, Надия, цыганка не
настоящая. Не степная. Не кочевая. Иначе как объяснить твою страсть к закрытым
дверям?»
А я молчу в ответ, когда настроение
хорошее. Но своё в уме держу. Не стены человека держат, а тот дух, что в них
обитает.
Я всегда любила сцену. Всегда хотела быть
артисткой. Настоящей артисткой, драматической. И поэтому наш театр – сокровище,
которое нужно холить и лелеять.
Если, конечно, генерал не вздумает его у
нас отобрать в уплату долга чести.
Кстати, о генерале. Этот самый Вилор
Давыдович решил снова пустить пыль в глаза простой цыганке и всему табору. И на
этот раз его конвоиры притащили кучу коробок с подарками. Вот уж где было
разгуляться!
Там и платья, и шляпки, и украшения (не золотые
явно. На золото он поскупился). И всякая утварь ремесленная, и посуда, и другой
хлам (прости, Господи), который в подвалах хранится. Мы без этого вполне себе проживем.
Но генерал-то этого не знает.
Девушки, впрочем, от радости поначалу
визжали. Кинулись примерять платья (а их было столько, что я подумала: генерал
решил все салоны скупить на побережье). Денег у него, конечно, не меряно. Наворовал
за свои пятьдесят столько, что хватит всё Черноморье к рукам прибрать. Хорошо
так живут высшие чины! Но мне от него ничего не надо. Платья я сама могу пошить.
Украшения Баро дарит. Особенно по большим праздникам. Так зачем мне сурковские
подачки?
Но этот шут гороховый не понимает ничего.
Он думает так: а что если я смогу её купить? На подарки девушки падки.
