Развернулся и – вон из шатра.
Я долго смеялась ему вслед, пока шаги не
затихли. Грудь тяжело вздымалась. Я положила на неё руку, нащупала под косынкой
крестик нательный, достала его.
– Господи, какими путями ты меня ведёшь. К
себе ли, а может, в обратную сторону – не знаю.
Тяжело быть такой бесчувственной. Мне
Иоска об этом часто говорит:
– Ты, Надия, совсем никого не жалеешь. Как
будто одна в целом мире. Но также нельзя, чтоб других людей не замечать и не признавать.
Ты – дочь табора.
Я поправляю его безжалостно:
– Не то говоришь, Иоска. От табора я давно
уж отбилась. Сам знаешь эту историю. Здесь кто только ни проклинал бедную
Надию. Каким злым словом ни бросался. А я вовсе не бедная, Иоска, слышишь? Я
очень-очень богатая!
Раскидываю руки в стороны. Платок шейный падает
с плеч и тело обнажает. Иоске бы в страхе зажмуриться, а он не может. Против воли,
но зато по собственному желанию смотрит. И не нарадуется.
– Что, Иоска, нравлюсь я тебе? – с вызовом
спрашиваю я, всё ещё по пояс обнажённая.
– Очень нравишься, Надия!
Глаза у него загорелись, и руки ко мне
потянулись. Но тут я волосами закрываюсь и мигом на другой стороне шатра
оказываюсь.
– Смотреть, Иоска, смотри, только руками
не трогай. Тебя Баро за это казнит. Из табора изгнать может за то, что на честь
мою покусился.
– Так ты ж сама… – лепечет в панике Иоска.
– А ты поди докажи, – и выставляю бедного
парня вон.
Вот так мне с каждым хочется позабавиться.
А больше всех смешит генерал. На шестой десяток, а всё туда же. Ну, зачем ты мне
сдался такой?
Старый.
Я ведь молодых люблю.
Любила когда-то… Пока от сердца не
оторвали. И где он теперь мой сокол? Покоится в сырой земле. Там, говорят, холодно.
И все чужие рядом. Он ради меня от близких своих отвернулся, законы семьи
предал. Невесту оставил, мать-отца забыл. А я взамен ему обещала любовь вечную
и неделимую. Да как-то всё неправильно вышло.
Побег под покровом ночи, степь одна
сплошная. Там даже укрыться было негде. Настигли быстро. И отобрали. Меня в
табор вернули, его – на казнь. Разве это справедливо? Один только Бог может
судить нас. Бог, но не человек. Почему же мы, направо и налево крича о законах
божьих, сами их же нарушаем?
Прости меня, мой Саша. За твою потерянную
жизнь мне никогда вину не искупить. Крест материн – мне по наследству. И чёрная
дурная кровь.
* * *
Я и не думала, что генерал будет меня
искать. Что в табор самолично придёт. Узнала от Джофранки, что он сначала своих
людей посылал. Те расспросили, что им нужно, и ушли. Ко мне даже не сунулись. А
всё потому что им было сказано: «Если генералу с ней говорить надо, пусть сам
сюда приходит. У нас гостя никто не тронет. Но если она откажет – тогда и шагу
он сюда не ступит».
Потом Баро позвал меня и спросил:
– Известно ли тебе, что сам генерал Сурков
к тебе в гости напрашивается?
– А что ему понадобилось? – беспечно
отвечаю я.
– Ты – Надия, – Баро напустил на себя
строгость. – Говори: когда успела его обольстить? На празднике?
– Даже не думала. Он старый, мерзкий, и
меня от него тошнит.
– Врёшь, – Баро стукнул кулаком по столу.
– Цыгане всё рассказали, как ты перед ним танцевала.
– Я там была не одна. И другие девочки со
мной.
– То – девочки, а то – ты. И зубы мне не
заговаривай. Я твою душонку хорошо знаю. Зачем генералу голову вскружила? Он
теперь от нас не отстанет.
