Баро перечить не стал. Не время ещё.
Сделал знак музыкантам – и тут же струны заиграли. Полилась рекою музыка.
Красивая, убийственная, нежная. Хочется закрыть глаза и унестись за нею следом
– шелестом пройтись по травам, вдохнуть запах цветов полевых и росою чистой
умыться.
Но когда открываю глаза – снова вижу
генерала. Его пронзительный взгляд, изучающий, блуждающий по мне. И кажется,
будто мне нигде от него не скрыться.
Встаю на ноги с мыслью убежать, но он
окликает меня:
– Надия!
Я оборачиваюсь, гневно полыхая черными глазами,
от мамки доставшимися мне в наследство.
– Станцуй для генерала.
Первым порывом – рассмеяться ему в лицо.
Но что-то меня удерживает. Может быть, слово, что я дала вожаку накануне. Ищу
взглядом Баро. Он мне кивает: танцуй, Надия, ничего не бойся, ни о чём не
думай. И я повинуюсь ему. Не потому что хочу генерала потешить. Мне на него
плевать! Я сама для себя это делаю. Музыкант ещё сильнее по струнам ударяет, и
они дрожат, кричат, плачут, заливаются. Каким нужно обладать даром господним, чтобы
вот так заставлять гитару плакать?
Я скидываю сабо. Они мне ни к чему.
Босиком танцую по траве. И юбки вверх вздымаются и, словно колокол, меня
кольцом обвивают. Джонка бросает мне в руки платок. И я заворачиваюсь в него, а
затем снова раскрываюсь. Вместе со мной пляшут языки пламени. Я подхожу к ним
близко, не боюсь обжечься. Что может сделать мне огонь, если он с рождения
внутри меня? Вся жизнь цыганки – одна лишь песня. Песня и танец. И пламя огня,
сквозь них проходящее.
Я вижу, как ликует генерал. Как отблески
огня сверкают в его глазах. Но ему не погасить и не укротить вовек моё пламя.
Смотри же, генерал, сколько влезет. И помни: Надия никогда тебе принадлежать не
будет.
* * *
Он ушёл на закате, пообещав всему табору:
«Я вернусь». Извинений не просил. И ни словом со мной не обмолвился. Но Баро, не
сводивший с него глаз всё это время, только хмурился. И Джонка подлила масла в
огонь, шепнув мне: «Чую, Надия, это не последняя ваша встреча. Генерал крепко
на тебя запал. А глазами-то сверлил! Этот не отступится, пока своего не добьётся».
Я не хотела её болтовню слушать. Джофранке
только дай волю, она по всему табору слух пустит, да ещё и шороху больше
нужного наведёт. Приврёт такого, чего никогда не было. Это она хорошо умеет.
Зато чего у неё не отнять, так это умения делать расклад. И я поздно ночью
вошла к ней в шатёр, чтобы просить мне погадать.
– А ты заволновалась, Надия, – подмигнула
Джофранка. – Всё-таки, генерал тебя растревожил.
– Не он, – оборвала я. – Сама ситуация мне
не нравится. Баро с ним долго разговаривал. Неужели что-то задумали?
Я помнила слова Баро о том, что у генерала
тут и земли и люди в подчинении. И как-то зябко от этого стало. Обедневшему
табору такой силе противостоять будет непросто.
– Разложи мне карты, Джонка, – попросила
я. – На судьбу.
– А может на любовь?
– Любви мне не надо.
Но Джофранка думала иначе. И, сделав
первый расклад, торжествующе воскликнула:
– Вот я же говорила! Одни короли вокруг
тебя, а ты верить не хочешь.
И, правда, вижу короля казенного. Неужели
и есть генерал?
– Может, Иоска? – надежда очень слабая.
– Иоска свой, и портить тебе его не
советую. Нет, тут ясно всё. Генерал Сурков тобой увлёкся. Вскружила ты ему
голову, Надия, своими танцами, глазами чёрными, смехом заливистым. Мужикам-то много
не надо. Они на красоту падкие. А ты у нас такая хорошенькая, – Джофранка
вздыхает. – Такая же и мать твоя была.
