Наши лучшие дни - страница 20

Вроде ничего потенциально привлекательного не представлял для нее этот Дэвид Соренсон. Слишком зажатый – такие с большим трудом раскрепощаются. Склонен к самоуничижению – проходимцем себя обзывает. Зато он был старше Мэрилин. Не фатально старше, но достаточно, чтобы воспринимать ее не просто как сокурсницу, обтершую все закоулки самого несуразного здания в университетском кампусе.

– Пожалуй, начну квест, – вздохнул Дэвид. – Еще раз извините, Мэрилин. Вы не представляете, до чего мне стыдно. Я никогда таких поступков не совершал.

– Постарайтесь выяснить, не нужны ли ЦРУ новые сотрудники. Вы бы им подошли, раз сумели меня облапошить.

Мысленно Мэрилин – вот проклятье! – уже приткнулась под нелепый этот плащик, умыкаемая «проходимцем». Она уже была далеко-далеко от этих стен вместе с Дэвидом Соренсоном – позволившая себя увезти, не оказавшая сопротивления, не струхнувшая перед неизвестностью.

– Предлагаю сделку, – произнесла Мэрилин. – Если до заката отыщете неуловимого доктора Бартлетта и умудритесь не ввести в заблуждение вторую скромную девушку… – Тут, перед ключевой частью фразы, сердце Мэрилин заколотилось где-то в горле. – Я, возможно, с вами и поужинаю.

– Я… я согласен. Сделка так сделка.

Дэвид протянул ей руку. На рукопожатие – эту малость – он решился с трудом. Настанет время – Мэрилин будет млеть от его застенчивости, а пока что не млеет. Ничего особенного не случилось, когда она взяла его руку, – не раздался киношный треск статического электричества и Мэрилин не пронзило всю, от макушки до пят, пресловутой молнией. Она ощутила лишь приятное живое тепло, нежное пожатие сильных пальцев. Да еще пульс тонкой ниточкой задрожал в Дэвидовом запястье, под неожиданно тонкой кожей. Да еще ладонь Мэрилин удивительно подошла к его ладони – словно кто по мерке вытачивал.

Биологическая мать оказалась разом и красивее, и противнее, чем он ожидал. Волосы темные, глаза огромные. В минус биологической матери шли нездоровая бледность, чуть ли не серость лица и манера поджимать губы. Манеру эту Джона знал и очень не любил – точно так же поджимала губы миссис ДельБанко, математичка, твердя, что он, Джона, недостаточно прилежен. Насчет матери: она и в кухню их не вписывалась. Приглушенно-синий пуловер ну никак не сочетался с густо-красным цветом стены над плитой. Не зря Ханна утверждает, что у Джоны впечатляющая способность подмечать каждую мелочь.

– Джона – настоящий художник, – сказала Ханна, словно прочитав его мысли.

«Вайолет Соренсон-Лоуэлл». Имя и то не материнское. Джона думал, ее будут звать как-нибудь… потеплее. Лиза или там Черил. Раз вечером, пока Ханна готовила ужин, Джона листал школьный справочник. Имя ученика, за ним имена родителей: Том и Бет Костнер, Курт и Каролина Ньюберг. Дальше – адрес, номер дома на улице, носящей название одного из штатов Среднего Запада; это для небогатых семей. В престижных районах улицы – Дубовые, Кедровые, Акациевые… Потом телефонные номера, три штуки – домашний, рабочий, сотовый. Сам Джона – Джона Бендт, – конечно, тоже фигурировал в школьном справочнике, но его родители, Ханна и Терренс, значились под другой фамилией, и телефонный номер у них был только один. Патронатные отец и мать оба работали дома и пользовались одним айфоном («На модные технические новинки не ведусь», – неоднократно говорила Ханна). Теперь Джона таращился на руки Вайолет, которые пребывали в движении – правая нервно поддергивала кольца на левой, обручальное и помолвочное, оба с бриллиантами. Ханна – та носит простое колечко, тоненький золотой ободок без камней. Все из-за того, что бриллианты – они кровью омыты