Where will I go
When the only home I’ve known
Is ashes now?
Now
How will I know
When the only love I’m shown
Is so changeable?
Daughter – Dreams of William
Ровная полоска розоватого вечернего света отливает на усыпанной созвездиями родинок спине Саши мягким матовым золотом. Он заперся в своей комнате и, сбив в комок дырявые кое-где простыни в мелкий цветочек, уселся на кровать для тщательного изучения допотопной камеры, которая, согласно уверенным словам отца, сулит ему миллионы долларов и миллиарды корреспондентов, жаждущих узнать о самом удачном в его головокружительной карьере снимке.
Конечно, он с трудом представляет подобный результат событий, которым совершенно безбашенно дает ход прямо сейчас, тем не менее небольшой капитал для будущей жизни на фотосъемках сколотить и в самом деле можно. Он давно принял мысль о том, что нечто великое, к чему так внезапно начал готовить его отец, скорее всего обойдет его стороной. Саша предпочитал жить по безрассудному принципу «здесь и сейчас», получая оплеухи и подзатыльники судьбы, но мгновенно фильтруя и впитывая то, что она рисковала ему подкидывать. Его философией было утверждение, что жизнь становится проще, когда понимаешь, что она рано или поздно оборвется. Значимость многих проблем катастрофически преувеличена, потому что они способны лишь в какой-то степени менять течение судьбы, но уж точно не предотвращать ее неизбежный конец.
Сегодня, в новом-старом дне, наступившем после встречи отца и сына, Наталья, женщина в самом расцвете лет с постоянно кардинально меняющимся имиджем и неизменными очаровательными ямочками на щеках, которые повезло унаследовать и Саше, отваживается примерить на себя роль примерной жены, счастливой матери и хранительницы домашнего очага. Она получается у нее, откровенно говоря, не слишком искренне, и Александр, морщась, но послушно глотая патоку фальши ее приветствия, по приходе домой небрежно чмокает мать в напудренную розоватую щеку и спешит в свою личную обитель, стараясь как можно быстрее скрыться от назойливых проявлений актерской заботы и театральной нежности.
– Даже платье надела, – неожиданно раздраженно проговаривает он в душную тень под окном, до побеления костяшек сжимая в руках новый-старый фотоаппарат, – розовосопляцкое. В белый горошек, когда вчера нацепила куртку с шипами, а потом готовила омлет под «Короля и Шута».
Безумная какофония материнских типажей успела наскучить и разозлить быстрее, чем он мог бы предположить. Неужели придется снова волочить ноги к отцовской перманентности, пялиться на выжженный ревнивым краснодарским солнцем сад и ныть о причудах семьи, в которой ему довелось вырасти, но не родиться? Он стискивает зубы и зажмуривается. Под веками, густо увитыми плющом голубоватых вен, пляшут острые искорки.
Да, типичные подростковые проблемы типичного старшеклассника типичной школы, расположенной в типичном крошечном городке на Юге России. Но кто сказал, что от этого легче? Когда вообще умаление проблемы решало саму проблему?
– Сынок, пойдем ужинать, – разливается мед голоса матери за дверью. – Мы с твоим папой очень хотели бы отметить твое успешное поступление в лучший медицинский университет Санкт-Петербурга!
«Твоим папой».
Сашу передергивает.
