Читать онлайн Саша Невская - Настоящее искусство

Редактор Анна Баскаева

Дизайнер обложки Петр Волков

Автор аннотации Артём Антропов

© Саша Невская, 2025

© Петр Волков, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-3547-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.

Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

– Нет, Леш, сегодня ты его не получишь.

Сквозь высохшие мутные потеки дождя на окне в зал искусств проникало безбожное южное солнце. Пахло мерцающей в воздухе пылью, дешевым мужским дезодорантом и ментоловым фильтром женских Vogue.

– Потому что мы с Константином решили провести выходные вместе, и тебя это не должно интересовать с тех пор, когда ты ушел от меня и своего сына. Вместе всей нашей семьей – я понятно выражаюсь или ты там совсем отупел под влиянием своих шлюх?

Раздраженное шипение, слетавшее с оранжевых губ женщины, беседующей по мобильному телефону с явно не самым приятным ей собеседником, едва доносилось до мальчика, стоящего перед невзрачным полотном в дешевой резной раме, неряшливо покрытой облупленным кое-где лаком. Сейчас он вряд ли мог бы воспринять что-то, кроме открывшегося перед его наивным, по-детски распахнутым взором зрелища.

Нечто подобное он уже случайно видел, проходя мимо комнаты мамы и Константина. Отчим щелкал пультом. Монотонное клац-клац-клац внезапно затихло, когда в телевизоре появился злой дядька с пистолетом и перепуганная девушка в изорванной одежде, которая по-экранному трагично хватала жемчужными зубами воздух и по-актерски натянуто выла, пока бандит бечевкой привязывал ее молочно-белые запястья к противно скрипящему деревянному стулу.

«Фу, у нее же все пальцы в занозах будут», – поморщившись, подумал мальчик. Однако, сжав в руках тарелку с молоком и обмякшей в нем кашицей кукурузных хлопьев, продолжил смотреть.

– Любовь моя, как ты смотришь эту мерзость? – протянул услажденный вечерней молитвой сонный мамин голос. – Эти твои детективы меня точно когда-нибудь с ума сведут.

– Все мужчины смотрят эту мерзость, Таша, – парировал голос Константина. – Это что-то вроде закона природы и… Саша, а ты что здесь делаешь?

Саша не слышал. Он, как и сейчас, зачарованно смотрел на героиню, к голубоватому виску которой, по законам жанра, уже было приставлено дуло. Мальчик жадно рассматривал ее подернутые пеленой живого страха глаза, полураскрытый бледный и сухой рот, рваные края грязной раны на шее, растрепанные мокрые волосы… и не мог оторваться. Он был без остатка поглощен страданием, так неожиданно естественно отразившемся на ее по-голливудски безупречном лице.

Она была, пожалуй, гораздо красивее, чем зажатые в своей прибранности и правильности девчонки из его класса. Картина, которую он зачарованно рассматривал сейчас, называлась «Звонок» – он узнал это с прибитой к раме оцарапанной металлической таблички. Саша не знал почему, но понял одно: приглушенные тона полных плеч изображенной на ней девушки и ее искаженного в неизвестной муке лица ему определенно нравятся. Ее влажные стеклянные глаза не выражали страха – только томительное тревожное ожидание чего-то. Рядом с ней были телефонная трубка и блистеры желтых таблеток. «Похожие мама пьет, когда приходит из театра или ругается с Константином», – озадаченно вспомнил мальчик.

– Костя, да куда же ты смотришь, в конце концов! – тонко пискнула мама на зазевавшегося спутника, рассматривавшего очередной безликий пейзаж, и метнулась к ребенку перед картиной.

Он успел последний раз схватить завороженным взглядом красноватый отблеск на матовой щеке перед тем, как его глаза окутала душная темнота.

– Сашенька, ты еще слишком мал, чтобы смотреть на подобное, так что я прислонила ладошку к твоим глазкам. Все хорошо?

Измученная девушка с картины продолжала испытующе смотреть на мальчика.

Саша медленно закрыл глаза.

Goodbye to the roses on your street

Goodbye to the paintings on your wall

Goodbye to the children we’ll never meet

And the ones we left behind

Angus & Julia Stone – Santa Monica Dream

Палец сидящего напротив привлекательного темноволосого мужчины возрастом чуть более сорока пару раз глухо стучит о сигарету с тлеющим сероватым огоньком. Саша старается как можно незаметнее вдыхать вензеля тонкой струйки дыма, лениво тянущейся с противоположной стороны стола: мама и Константин даже не подозревают о пагубной привычке сына, а карманные деньги им уже благополучно спущены на очередную лицензионную версию мегапопулярной компьютерной игры. Не сказать, чтобы он сильно увлекался подобным досугом, но одноклассники, временами приходившие к нему на посиделки, требовали типичных подростковых развлечений. Он выбирал наименее порочный набор: ящик паршивого пива из киоска со стандартным названием за углом, не брезговавшего продажей алкоголя несовершеннолетним, пару дисков с видеоиграми и гору упаковок Lay’s.

– Ну что, колись, Сань: на мать пришел жаловаться?

Отец довольно прищуривается и предвкушающе растягивает тонкие губы в язвительной улыбке, не спеша стряхивая пепел на пол веранды и не обращая рассеянного внимания на стоящую рядом на деревянном столе для пикников пепельницу. Больше всего в своей жизни он любил две вещи: искусство фотографии и от души смеяться над матерью Александра. То есть сначала он, конечно, просто от души любил его мать. Все классически изменилось после их развода.

– Па, – Саша делает усилие, чтобы расцепить плотно сомкнутые от скрываемого стыда и боязни реакции отца зубы. – Мне нужны деньги. Мама с Константином копят на будущего ребенка…

Не потерявшие с возрастом своей самобытной красоты черты лица Алексея на секунду бледнеют, но он мгновенно берет себя в руки и, перебив сына, натянуто хохочет:

– Подожди-подожди, как ты сказал? Вавилов и Наташа копят на будущего ребенка? Как на новую кровать, что ли?

Саша краснеет. Кажется, и в тридцать лет он все так же будет делать вид, что аспекта интима в жизни не существует – и прежде всего в жизни его родителей.

– Па, ну хватит ломать комедию. Мне нужны деньги. Мне скоро поступать в университет, и вся подобная взрослая… суета. Маме рожать через шесть месяцев. Константин потерял работу. Она и без того вынуждена пахать в театре до крайних сроков, а ты знаешь, как там относятся к актрисам. Как…

– К вещи, – понимающе кивает отец. – Твоя мать часто так говорит. – Он прикусывает внутреннюю сторону щеки: – Говорила.

Молчание. Воздух хоть ножом режь. Саша давно уже находил симбиоз любви отца к осмеянию бывшей жены и волнения при упоминании ее стандартной счастливой жизни весьма причудливым.

– Так что мне делать, па?

– Идти в бордель, очевидно, – серьезно заключает отец и, наконец, вжимает окурок в неуклюжую глиняную пепельницу. – Только имей в виду, что отказов там не принимают.

Саша, тяжело выдохнув, прижимает ладони к бледному лицу.

– Расслабься, сын, я шучу, – спину Саши обжигает неосторожным отцовским хлопком. – Если не горишь желанием драить столы в придорожной кафешке, то фотографировать, разумеется. Я давно замечал в тебе нехилый потенциал, ты и сам знаешь.

Он чрезмерно резким движением хватает лежащий на столе старенький полароид, откидывается на потертую спинку раскладного стула для рыбалки и принимается тщательно рассматривать объектив, усердно стараясь придать лицу выражение беззаботности. Отец Саши никогда не умел талантливо притворяться, в отличие от бывшей супруги. Наверное, это и стало причиной их с Натальей разрыва.

– А чем фотографировать? Семейный Canon, кстати, сдох месяц назад. Отчим грохнул. Перебрал на семейном ужине в честь маминой беременности.

– Да хотя бы этим, – отец живо трясет рукой с камерой. – Слышал, у вас, у молодежи, снова в моде винтаж. Я, честно говоря, был уверен, что в моде у вас только сиги да всякое гнилое музло из наушников, не то что настоящее искусство.

Смех разряжает плотные пласты прогретого воздуха.

Саша любил нерушимый, казалось, дом отца. Живя под одной крышей с матерью, он вынужден был гнуться гуттаперчевым мальчиком и меняться подобно хамелеону, потому что ни один день своей взрослой жизни она не была одинакова. Возможно, так на ней сказывалась работа в местном театре и популярность, если это понятие было применимо для столь маленького и соответствующего своему названию забытого богом города, как Тихополь; младший Адамов не горел желанием разбираться в запутанной биографии столь неоднозначной персоны, как его мать. Время от времени перманентное приспособленчество надоедало ему, и он потихоньку сбегал в этот дом, где складной стул на веранде стабильно стоял у стола, глиняная пепельница стабильно покоилась на столе, отец стабильно сидел на стуле со стабильной «Явой» в пальцах, и менялось лишь положение черного калейдоскопа камер в спальне на втором этаже.

Он, может, любил не только всегда сухие клумбы у входа в отцовский дом, но и его владельца, но отказывался себе в этом признаваться: слишком сильна была детская обида, нанесенная уходом того из семьи. Он вырос и понял отца: даже такие непутевые фотографы-неудачники, как Алексей, вряд ли могут жить в любовном постоянстве, хотя бы из-за нужды в разнообразии своих придорожных муз. Понял, но не простил. Поэтому единственное, что ему оставалось, – это любить дом. Печально, но хотя бы не лживо.

– Тогда давай свою развалюху. – Саша широко улыбается отцу, но, подобно ему же, моментально надевает самую серьезную из своих масок. – Теперь буду делать не просто фото мамы с вонючими цветами от отчима, а винтажные фото мамы с вонючими цветами от отчима. Спасибо. Суперский стартап, па. Что там говорят про то, будто родители заставляют детей достигать того, чего хотели добиться сами?

– Рот на замок, малец, она еще не твоя. – Алексей подмигивает сыну, отдавая ему фотоаппарат и затем складывая руки на груди: – Лучше сделай фото отца. Потом будешь тыкать им в лицо писакам, которые на пике твоей славы спросят, какой снимок ты считаешь самым любимым.

Саша усмехается и присматривается в видоискатель. В объектив попадает не только отец, но и любимые спаленные солнцем и растрескавшиеся от времени клумбы. Честно – любить в этом снимке было что.

Щелчок – и цветастый лист. Адамов-младший жадно выхватывает его, чуть не уронив на деревянные доски пола.

– Дай ему подсохнуть и проявиться, умник.

Юноша кладет снимок на стол и складывает руки в замок.

– Ну и каково, лучший фотограф России-матушки?

– Пепельница смотрится… весьма гармонично.

– Как вспомню, что ты подарил мне ее на свой восьмой Новый год, так вздрогну. Быстро же ты взрослеешь, Санька, – Алексей пару раз медленно кивает, словно доказывая этот неожиданный факт самому себе. – А теперь вали к Вавилову и матери. Ей сейчас нельзя волноваться, так что, если узнаю, что ты активно зависаешь с дружками в подъездах или лезешь к девчонкам под юбки, уши надеру и выдеру заодно. Comprende?1

– Все будет окей, пап. Долго не зависать, под юбки лезть только с твоего разрешения. Comprende.